— Ты чего такой пугливый? — Люп смеется. Рассеянно почесываетшею. Следы от прокусов еще есть, но к утру они исчезнут. Однако, Каллагэнзнает, вампиры что-то видят. Что-то чувствуют. В общем, могут вычислить таких,как Люп.

— Послушай, — говорит он Люпу, — я вот думаю, а не уехатьили из города на неделю или две. Развеяться. Отчего бы нам не поехать вместе?Побудем на природе. Порыбачим.

— Не могу, — отвечает Люп. — В отеле мне отпуск положентолько в июне, а кроме того, здесь работать некому. Но, если ты хочешь уехать,с Роуэном я все улажу. Нет проблем, — Люп пристально смотрит на него. — Похоже,отдых пойдет тебе на пользу. Ты выглядишь уставшим. И ты такой нервный.

— Нет, то всего лишь мысли вслух, — качает головой Каллагэн.Никуда он, конечно, не поедет. Если останется, сможет приглядывать за Люпом, оберегатьего. И теперь он кое-что знает. Убивать их не труднее, чем давить клопов настене. И после них мало чего остается. А с Люпом все будет в порядке. Вампирытретьего типа, вроде мистера Марк-Кросс-Брифкейса не убивают свои жертвы, дажене изменяют их, не превращают в вампиров. По крайней мере, он этого не заметил.И он всегда будет начеку, это ему по силам. Будет на страже. Попытается хотя быэтим искупить содеянное в Салемс-Лоте. И у Люпа все будет хорошо.

11

— Да только с Люпом ты ошибся, — Роланд свернул сигарету изкрошек, которые выгреб со дна кисета. Табак больше напоминал пыль.

— Да, — согласился Каллагэн. — Ошибся. Роланд, сигаретнойбумаги у меня нет, но вот с табаком могу помочь. В доме есть хороший табак, сюга. Мне он без надобности, но Розалита по вечерам иногда выкуривает трубку.

— Позже я с удовольствием возьму его и скажу, спасибо тебе,— ответил Роланд. — Впрочем, табака мне недостает куда как меньше, чем кофе.Заканчивай свою историю. Ничего не упускай, я думаю, мы должны услышать все,это важно, но…

— Я знаю. Времени в обрез.

— Да, — кивнул Роланд. — Времени в обрез.

— Тогда скажу сразу, мой друг подхватил эту болезнь… СПИД,так в результате ее назвали? — он посмотрел на Эдди, тот кивнул. — Ясно.Наверное, нормальное название, не хуже других. Вы, возможно, знаете, что этаболезнь может долго не давать о себе знать, но с моим другом все вышло иначе.Она буквально сожрала его. К середине мая 1976 года Люп Дельгадо уже однойногой стоял в могиле. Стал бледным, как смерть. Практически постояннотемпературил. Иной раз всю ночь проводил в над унитазом: его рвало. Роуэнзапретил бы ему появляться на кухне, но такой необходимости не возникло: Люпсам себе это запретил. А потом появились язвы.

— Они называются саркомой Капоши, — вставил Эдди. — Кожнаяболезнь. Уродует человека и вызывает страшную боль.

Каллагэн кивнул.

— Через три недели после того, как появились язвы, Люпоказался в Центральной больнице Нью-Йорка. Роуэн Магрудер и я пришли к немукак-то вечером, в конце июня. До этого мы говорили друг другу, что онвыкарабкается, поправится, что он молодой и крепкий. Но в тот вечер, едвапереступив порог палаты, мы поняли, что его дни сочтены. Он лежал в кислороднойпалатке. К рукам тянулись шланги капельниц. Боль ни на секунду не отпускалаего. Он не хотел, чтобы мы подошли близко, опасаясь, что его болезнь заразная.И сказал нам, что никто не знает, чем же он болен.

— Отчего болезнь вызывала еще больший страх, — вставилаСюзанна.

— Да. По его словам, врачи считали, что это болезнь крови,вызванная гомосексуальными контактами, а может, использованием одной иглы с другиминаркоманами. Но он хотел, чтобы мы знали, говорил нам снова и снова, что кнаркотикам он не прикасался, анализы это подтвердили. «Не прикасался с 1970, —повторял он. — Ни к таблеткам, ни к травке. Клянусь Богом». Мы сказали ему, чтои так об этом знаем. Сели на кровать с обеих сторон, взяли его за руки.

Каллагэн шумно сглотнул слюну.

— Наши руки… он заставил нас вымыть руки перед уходом. Навсякий случай. И поблагодарил за то, что мы его навестили. «Дом», сказал онРоуэну, это лучшее, что у него было в жизни. Потому что там он действительнообрел дом.

— Никогда раньше мне не хотелось так выпить, как в тотвечер, когда мы вышли из Центральной больницы. Слава Богу, Магрудер был рядом,поэтому мы вместе проходили мимо баров. В тот вечер я улегся спать трезвым, нозная, что долго не удержусь. Именно первый стакан превращает тебя в пьяницу,так говорили на собраниях «Анонимных Алкоголиков», и меня от моего первогостакана уже отделяло совсем ничего. Где-то бармен уже ждал меня, чтобынаполнить его.

Через два дня Люп умер.

На похороны собралось человек триста, практически все оникакое-то время провели в «Доме». Слезы лились рукой, произносились трогательныеречи, в том числе и людьми, которые не смогли бы пройти по прямой, вычерченноймелом. Когда все закончилось, Магрудер взял меня за руку.

— Я не знаю, кто ты, Дон, но мне доподлинно известно, что ты— хороший человек и запойный пьяница, который не прикасался к спиртному… какдавно?

Я подумал о том, чтобы как-то уйти от прямого ответа, но наэто потребовались бы слишком большие усилия.

— С прошлого октября.

— Сейчас тебе хочется выпить. Это написано на твоем лице. Ивот что я тебе скажу: если ты думаешь, что, пропустив стаканчик, ты сможешьоживить Люпа, я тебе разрешаю. Более того, найди меня, мы вместе пойдем в«Бларни стоун»[35] и сначала пропьем все, что у меня в бумажнике. Лады?

— Лады.

— Если ты напьешься сегодня, это будет самым худшим, чтоможно сделать, самым большим надругательством над памятью Люпа. Все равно, чтопомочиться на его мертвое лицо.

— Он был прав, и я это знал. Остаток этого дня провел также, как и мой второй день в Нью-Йорке, бродил по городу, боролся сотвратительным вкусом во рту, боролся с желанием купить бутылку и устроиться впарке на лавочке. Я помню, как шел по Бродвею, по Десятой авеню. Потом оказалсяна Парк-авеню, в районе Тридцатых улиц. Уже начало темнеть, в обоихнаправлениях автомобили ехали по Парк-авеню с включенными фарами. На западенебо окрасилось в оранжевые и розовые тона. Улицы купались в этом великолепномпредзакатном свете.

Я вдруг ощутил умиротворенность и подумал: «Я выиграю.Сегодня, по крайней мере, я выиграю». — И вот тут в голове зазвенеликолокольца. Громче, чем всегда. Я почувствовал, что голова у меня разрывается.Парк-авеню замерцала передо мной и я подумал: «Боже, а ведь она нереальная.Парк-авеню нереальная, и все остальное тоже. Гигантская декорация. ВесьНью-Йорк — рисунок на заднике, а что находится за ним? Да ничего. Абсолютноничего. Одна лишь темнота».