– Извини, я прослушал. Замечтался немного. Ты не можешьли повторить заново свою идею?

В отместку за раскаяние Пантелею пришлось выслушивать унылуютворческую идею номенклатурного сыночка, а заодно и познакомиться с изряднымкуском его жизни.

Они вдруг поплелись черепашьим шагом в черепаховом супеЗубовского бульвара по черепам и черепкам великой эпохи, отмеченной ещегигантскими иксами на здании телефонной станции, той эпохи, когда не было еще вМоскве такого движения, а по Садовому со свистом проносились лишь опермашины даредкие папины «Победы», под вековечным советским неоновым призывом: «Еслихочешь знать новости в мире, имей газету в каждой квартире».

Может быть, как раз папаша «блейзера» и сочинил этот стих,желая продолжить моссельпромовские традиции Маяковского, этот стих, что с крышигенеральского дома своим трескучим полымем осветил нашу пьяную юность. Ведь этоуже под знаком этого призыва создал папаша «Гимн Родных Полей», за что былотмечен золотым полтинником на грудь. Да, многое изменилось с той поры, и даже«Гимн Родных Полей» стал анонимным медным воем без слов, многое изменилось, дане все: остался вот на перекрестке ядовитый трескучий газ, остался и папашасам, и стул его не покачнулся. Итак, оказалось, что «блейзер» в недалекиесовсем времена женился вроде бы на жене вроде бы люксембургского посланника и,по соответствующему советскому закону (есть, оказывается, и такой), уехал с нейв Париж. На три месяца, старичок! Все как есть по закону! Три месяца в годуразрешается плешивому волосатому советскому мужу проводить с инопланетной женойза пределами системы.

Там, в зарубежной столице, наш гвардеец столкнулся с язвамиразлагающегося капитализма – ты сам знаешь, старичок, гниль, аромат, мятежныепорывы… Там – в «Ля Куполь», старик!!! – там и зародилась идея, пылкая исвободная трансформация романа нашего соотечественника Достоевского. Понимаешь,на Западе сейчас колоссальные возможности пластического синтеза. Вообрази, пятьэкранов над огромной сценой, а на ней крошечная фигурка Джона Леннона сгитарой. Тебе интересно?

– Очень интересно, – сказал Пантелей и поклялсясебе выследить сегодня до конца пистон «блейзера». С кем он договорился? Ктоэта баба? Почему-то Пантелею казалось это крайне важным, крайне личным, егопочему-то просто бесила мысль о том, что «блейзер» сегодня будет ставитькакую-то бабу, как будто он у него ее отнимал.

– …а в углу сцены десятиметровая кинетическаяскульптура из фольги, дюраля и неоновых трубок. Это, конечно…

– Старуха процентщица? – предположил Пантелей.

– Что-что? – вскричал вдруг «блейзер» с такимужасом, словно увидел кинетическое чудовище прямо перед собой. Усища еговздулись, а пальцы бросили руль и впились в лоб.

В немом кошмаре «Мерседес»-автоматик покатился с правойполосы влево, подставляя бок всему безумному потоку транспорта, пересексплошную осевую, развернулся на триста градусов и наконец заглох.

Невероятность этого мгновенного и страшного круга-ляпотрясла Пантелея, однако он, как всякий нормальный гражданин, тут же позабылоб опасности и тут же вообразил себе еще более страшные, чем опасность,действия милиции. Как всех современных людей, его больше волновала проблеманаказания, чем преступления.

Три инспектора бежали к ним с разных сторон, на бегу кричачто-то в свои «уоки-токи». Выскочил офицер из стакана. От Зубовской порезервной полосе уже неслась сине-желтая «Волга», а с Крымского мостаскатывался мотоцикл.

Голова водителя между тем лежала на руле. Он скрежеталзубами, кашлял, коротко всхлипывал. Уж не тронулся ли? Пантелей потряс его заплечи.

– Гениально, – задушенно прохрипел «блейзер» иподнял голову. Голова его сияла огнем ее глаз. Творческий счастливый огонь. Безумиетворца. – Гениально! – вскричал он и полез к Пантелею с объятием,задышал ему в лицо луком, аджикой, полупереваренной бастурмой. – Старухапроцентщица – кинетическая десятиметровая скульптура из дюраля! Нет, я неошибся, только ты нам нужен! Только твоя парадоксальная голова! Сегодня же даютелеграмму фон Штейнбоку!

Милиция, видя, что «Мерседес» не убегает, теперьприближалась шагом. У всех офицеров были спокойные, даже приветливые лицасадистов.

– Кому-кому ты дашь телеграмму? – спросил Пантелейосторожно, не веря своим ушам, не веря в надежность связи органов слуха сглубоко запрятанным органом памяти. Связь органов между собой частенькоказалась ему полнейшей липой.

– Моему другу Анри Фон Штейнбоку. Не слышал? Гениальныйкомпозитор и смелый продюсер! Вот такой парень! – На правой руке«блейзера» оттопырился большой палец, похожий на древнеяпонское изображениепениса, тем временем левая рука небрежно протянула в окно красную книжечку.

По силам порядка прошла вдруг странная живая волна: книжечкапоплыла из рук в руки, раскалывая кирпичи, открывая жемчуга, развеивая грозовыехмари и развешивая вокруг лазурь, комфорт, тепло и радость.

– Вот уж не ожидали, – сказал, возвращая книжечку,капитан из стакана. – Можно сказать, неожиданный сюрприз. Разрешите передатьот вас привет всему подразделению? Будьте, пожалуйста, немного осторожнее.Всего хорошего! Капитан Бушуев.

– Что произошло? – пробормотал Пантелей, когда ониотъехали.

– Ничего особенного. Я ведь почетный милиционер Москвы.Поставил однажды графоманскую пьеску о героях в серых мундирах, ну, сампонимаешь, бешеный успех, диплом, почет… Итак, идея! Этот самый Анри ФонШтейнбок, богач, кутила, артистическая натура, берется финансировать всепредприятие. Каково, старичок, будет звучать – Фон Штейнбок, Сальватор Дали,Джон Леннон, Пантелей Пантелей и я?! Европа уссытся!

– И Достоевский еще, – скромно добавил Пантелей.

– Плюс Федор Михайлович, – спокойно согласился«блейзер».

Они оставили машину в тихом переулке и пошли пешком.Переулок был улыбчив, патриархален, весь в трепете юной листвы, в пятнышкахсвета. Трудно было даже вообразить рядом дикую карусель Садового кольца.Простая добрая старуха шла навстречу Пантелею и «блейзеру», толкая перед собойколяску, а из коляски на них внимательно и дружелюбно смотрели карие глазакрошечной девочки.

Они шли по мостовой в своих темных очках, усах, в мелкихкаких-то цепочках, брелочках, колечках, в мелких пометках своегопсевдосвободного сословия, а коляска ехала по тротуару, и девочка-крохотуля,ничуть не боясь, сказала «дяди» и засмеялась, подняв пальчик. А ведь столько вних было всякого, что, пожалуй, иное дитя испугалось бы.