— Там и без гусей, — ответил он серьезно, —есть… кое-что. Но не пойму…

Я поднял голову, долго всматривался, но небо темное, параовечеобразных облачков, кудрявых и легкомысленных, как Мерилин Монро, вездепусто.

— Спроси ворона, — посоветовал я.

— Пернатый не увидит. Он прост, как… как вы, мой лорд.А здесь надо не столько увидеть, сколько ощутить. Нечто огромное и злоедвигается на большой высоте… Не знаю, видит ли оно нас. И вообще, что это…

Я передернул плечами, озноб, произнес с бравадой героя:

— Может быть, большая стая летучих мышей.

— Днем?

— Ну, ворон. Или саранчи. Я слышал, на тепловых потокахони поднимаются почти в стратосферу!.. Через океаны перелетают.

— Тогда их переносит, а не перелетают, — возразилон с убийственной логикой. — Нет, это летит само… К счастью, мы для негослишком уж мелкие… На один зуб вместе с конем.

* * *

Воздух постепенно свежел, я инстинктивно чувствовал, чтоприближаемся к океану. Появилась некая соленость, что ли, может быть, в ноздрипопала пара молекул ароматов гниющих водорослей, выброшенных на берег, но ячувствовал, что еще сегодня выйдем на берег океана. В крайнем случае завтра.

Даже лес стал другим, по-моряцки раскорячистым, словно тожестарается удержаться на качающейся палубе, деревья с виду огрубели, вся кора внаростах, наплывах, в трещинах, корни вылезают, вспучивая мох, на каждом шагу,конь забодался перешагивать, а вскачь не пойдешь, все корни покрыты зеленыммохом, сразу рвется, а ты, поскользнувшись, падаешь так, что обязательнотреснешься башкой о другой корень.

Между деревьями просторно, все на одинаковом расстоянии другот друга, словно высажены квадратно-гнездовым, но на самом деле каждоерастопырилось ветвями и не подпускает другие близко. А под землей такая жедрака идет за участки корма: как я помню из школьных уроков, корни выглядятзеркально в отношении кроны…

Ворон внезапно снялся с плеча, как боевой сокол с перчатки,унесся, волк тоже насторожился, принюхался:

— Мой лорд, пахнет подвигами!

— Уступаю, — ответил я поспешно.

— Нет, — сказал он еще поспешнее, — это повашей части. Я должен чтить субординацию.

Рогач ускорил бег, вскоре и я заметил массивный каменныйстолб, а к нему с той стороны тяжелыми цепями прикована обнаженная женщина.Кого-то очень боятся, раз выбрали очень красивую, сочную, в самой поре, да истолб изрезан жуткими мордами, харями, рылами. Добро бы драконьими илизвериными, но все морды — человечьи, что как раз и есть самое страшное, ибо нетморды страшнее, чем у рассвирепевшего человека.

— Как думаешь, — спросил я, — опять речномубогу жертва?

— А у него харя не треснет? — спросил волкподзадоривающе.

Ворон каркнул над ухом:

— У речного шлем с двумя рогами.

— Всегда? — спросил я.

— Всегда. Никто никогда не видел без шлема. Говорят,даже в спальню к своей супруге он тоже…

— Наверное, лысый, — предположил я.

Женщина смотрела в нашу сторону с надеждой. Я пустил конямимо, уже исчерпан лимит по спасению приносимых в жертву. Нельзя слишком часто,повторы приедаются, никто повторы не любит, меня за эти повторы просто достали,так что пусть ждет либо бога, либо другого освободителя, их как собакнерезаных. Да и устои веры могут серьезно пошатнуться, если вот так всякий разотнимать жертву, кто таким богам будет воскурять фимиам, а народ без религии —это стадо, даже хуже, чем стадо — стая. Опасная и непредсказуемая, как говорятдепутаты, стая атеистов. А этого ну вот совсем не надо, не надо.

За спиной раздался отчаянный крик. Женщина рвалась в цепях,глаза стали отчаянными, красивые волосы растрепались, а крупные грудинапряглись, смотрели в мою сторону красными бутонами. Конь запрядал ушами иначал останавливаться.

Я стегнул его меж ушей.

— Прежде всего долг, — сказал я сурово, — ауж потом личные чуйства.

— Когда выполним долг, — напомнил волк, — ееуже сожрут.

— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, —возразил я. — Мы должны уважать чужие обычаи!

Мы свернули, за спинами раздался долгий тоскливый крик,истончился и затих.

На берег мы выбрались к обеду, волк с уважением посматривална огромные волны, подбегал понюхать, отскакивал, увидев грозно надвигающуюсяволну, убегал позорно, поджав хвост, волны здесь такие, что ломают камни,прибрежные скалы точат, как бобры мягкое дерево. Ворон с удовольствием началпересказывать приключения Синдбада, выдавая за свои, я промолчал, я же читалДейла Карнеги, а там сказано насчет, как удержать друзей. К тому женеиссякаемый источник мудрости, это я про народ, ставший теперь электоратом,давно заметил, что лучше придержать острое словцо, чем потерять друга.

Даже небо над морем не такое синее, а с зеленоватымоттенком, как и огромные волны бесконечного моря. На отмель навыбрасываломорских звезд и даже медуз, волк осторожно и с опаской нюхал странныхобитателей этой странной реки. Ворон важно прохаживался взад-вперед и всерассказывал, рассказывал…

— Идем дальше, — велел я. — Вон там, еслиглаза не врут, что-то вроде населенного пункта. А если так, то там и порт… ну,хотя бы рыбаки.

Ворон сказал с готовностью:

— Сейчас узнаю!

Крылья захлопали, волк проводил его взглядом, сказалвиновато:

— Слишком много незнакомых запахов. Пока не привыкну…

— Привыкнешь, — утешил я. — Вперед, нам всеравно надо к людям.

Держа взглядом далекие домики на берегу, помчались,поглядывая и на ворона. Тот несся, как стратегический бомбардировщик, острыйклюв рассекает воздух, лапы, подобно шасси, поджаты к брюху, глаза держатвзглядом цель.

* * *

Домики оказались рыбацким поселком, я не понял сперва, чтонасторожило. Даже не насторожило, чувство опасности как раз спит крепко, апоказалось неверным, а потом понял, что две лодки — маловато для прокормацелого поселка. Да и семьи тоже странные: пятеро мужиков и только две женщины,на домохозяек совсем непохожие, а больше на тех, которых рисуют во главепиратских банд.

В одном доме отыскалось что-то вроде корчмы, одна комнатададена под питейное заведение, там мне, после осторожных расспросов ипояснений, что мне всего лишь нужно на один из дальних островов, и клятв, что яне налоговый инспектор, не шпион короля, про их дела знать не знаю и знать нежелаю, вообще ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу, один измужиков сказал после недолгого колебания, зато долгого угощения пивом: