записью, расправил складки и пошел дальше. Солнце ярко светило и Лавра сияла золотом, словно и не наступили мрачные дни для Киева. Чем ближе к центру, тем все больше и больше попадались солдаты, офицеры, и Саблин внимательно следил, чтобы не пропустить какого-нибудь чина. А так никто не обращал внимания на солдата, одного из сотен снующих и марширующих по улицам города.

Обвыкнув среди врагов и уже расслабившись, Саблин впервые задумался о своем положении. Пока перед ним стояла одна единственная задача, выжить – он отступал, нападал, бежал, прятался и выжил. Теперь же подсознательно Филипп понимал, что надо действовать, наступать, пора и платить за унижение, поругание, растаптывание, мстить за погибших товарищей. Три убитых немца еще не начинали его счет, и Саблин как бы оставил их за невидимым барьером.

«Сначала – жилье! Нужна база!» – решил Филипп, приглядываясь к редким киевлянам, выходившим на улицы. Они были как тени, на одно лицо: придавленные, согнутые, тусклые, с опущенными в землю глазами, и Саблин сомневался, думают ли они вообще о чем-либо.

«Может быть, пойти к Малькевичам? – пришла спасительная мысль. – Но тогда придется рассказать им, как погиб Алеша. Что лучше: знать правду сейчас или жить годы надеждой? Наверно жить надеждой. Не буду рассказывать», – решил Саблин и свернул в небольшой захламленный двор. Дверь в подъезд сорвана с петель, повсюду валялись разбросанные домашние вещи. Филипп поднялся на третий этаж и остановился перед обитой дверью. Обивку кто-то разрезал крест-накрест, и вата торчала клочьями наружу. Саблин нажал кнопку звонка, но тот не отозвался в квартире. Он повернул ручку двери и вошел в коридор. Всюду царил беспорядок, словно тут специально рылись в вещах и разбрасывали их по квартире. В конце коридора валялась книжная полка и гора книг по искусству, музыке, медицине. В одной из комнат Филипп обнаружил мужчину и женщину. Оба одетые в серые душегрейки, стояли на коленях, опустив головы. На их груди виднелись шестиконечные желтые звезды.

– Берта Михайловна! – тихо окликнул женщину Саблин, и она вздрогнула, но не подняла головы. – Берта Михайловна! – громче произнес Филипп, и женщина наконец взглянула на него. В ее глазах отразился испуг и удивление. Она прямо-таки замерла, затаила дыхание и глядела на него, силясь что-то вспомнить и понять.

– Это я, Саблин Филипп! – взволнованно сказал он.

Она заплакала, встала с колен и потянула за рукав мужа.

– Гриша! Ты только посмотри, кто пришел! – сквозь слезы радостно заговорила она, и старый Малькевич посмотрел молча на Саблина.

– Филя, тебе нельзя у нас оставаться! – тревожно сказала Берта Михайловна. – Нам приказали сидеть дома и ждать, когда за нами придут, и стоять на коленях. Мы нашили себе звезды Давида, без них нельзя даже выходить на улицу.

– Я не останусь у вас. Я просто очень голоден и мне надо побриться. Что-нибудь слышно про Алешу? – как можно беспечнее спросил Филипп, не стыдясь своей лжи.

– А ты его не встречал? Вы были вместе на окопах, потом он ушел в военкомат. Больше мы ничего о нем не знаем.

– Где-нибудь скрывается. Ему ведь нельзя в Киев. Я бы тоже не прошел, если бы не надел немецкую форму, – придав голосу беспечность, пояснил Филипп.

Берта Михайловна торопилась собрать ему поесть. То ли спешила накормить его, то ли боялась, что он здесь задержится. Брился Филипп бритвой Гаусса, это был классный инструмент по названию «Золлинген». Через пару минут он был уже выбрит, умылся, быстро проглотил все, что Берта Михайловна приготовила ему, чувствуя, что голод еще не отступил полностью. И она поняла это по его глазам, полезла в шкаф, достала банку шпротов и несколько сухарей.

– Это все, что я могу дать тебе с собой, – извиняющимся тоном сказала она.

Филипп был растроган, он понимал, что она делила с ним свои скудные запасы, которые оставались у них с довоенных времен. Отдавая ему, она не думала, что остается им самим.

Он поблагодарил Берту Михайловну и отца Алеши, который за все время так и не вымолвил ни единого слова и лишь молча взирал на гостя. Как бы между прочим Филипп спросил:

– А как ваша сестра? Она где-то живет рядом, я помню, мы к ней заходили с Алешей.

– Ее уже нет! – торжественно-печально сказала Берта Михайловна, – Ее куда-то угнали. Я заходила, дверь забита гвоздями. Это тут недалеко, – она назвала улицу.

Саблин выскользнул из подъезда, осторожно огляделся по сторонам и покинул захламленный двор. Вскоре он был по тому адресу, который указала Берта Михайловна. Дверь действительно заколотили досками крест-накрест. В квартире напротив тоже никто не жил, дверь и здесь была заколочена. Саблин ухватился за край доски и сильно рванул, гвозди не выдержали, дощатый крест отлетел. Он вошел в коридор. Здесь его поразил порядок, видно, сохранившийся еще после хозяйки. Квартира имела одну комнату и большую кухню.

«То что мне надо! – подумал Филипп. – Окно выходит на улицу. Если что, с третьего этажа я прыгну, – он глянул вниз на засохший ковер цветов. – Клумба! Тем лучше!»

Саблин пошарил в кладовке, обнаружил старый заржавевший топор и, орудуя им, быстро переколотил гвозди на досках, которыми была забита дверь квартиры, но так, чтобы гвозди вошли не в косяк двери, а в саму дверь, и создавалось впечатление, что она заколочена. После этого он закрылся изнутри на засов, вошел в комнату, снял с кровати покрывало, поднял одеяло и усмехнулся нереальности увиденного: там лежали ослепительно белые простыни.

Сколько Филипп проспал в этой чудесной, ароматной постели – он не знал. Проснулся лишь ночью от раздавшейся близко автоматной очереди. Он выглянул в окно. Мимо гнали какую-то толпу людей, и немец истошно выкрикивал:

– Быстрее! Быстрее! – и яростно бранился по-немецки.

Да, трудно начинать войну в одиночку. Саблину очень не хотелось выходить в опасную, тревожную ночь на улицы оккупированного темного города. Он отговаривал себя тем, что не выспался, что ему надо хорошенько отдохнуть. И хотя в нем росло внутреннее сопротивление, он все же механически натягивал на себя мундир, сапоги, надел каску, перебросил через голову ремень автомата, «парабеллум» засунул сзади за пояс и, наконец, решительно отбросив всякие выдуманные причины и сомнения, пошел к выходу. Ощупью Филипп спустился по лестнице и, пройдя через темный двор, сразу очутился на улице. Он настороженно ходил по ночному городу, не имея представления о том, что здесь существует комендантский час и немецкие патрули. В эту ночь ему несказанно везло: он не наткнулся на немцев, не познал установленного немецкого порядка. Но именно тут ему пришла в голову более-менее разумная мысль, что надо искать нужных людей. Не