– Что значит «если вернется»? – произнесла она вслух, громкои внятно. – Куда он денется? Он, конечно, свихнулся, но не до такой же степени!

Она оказалась права – как всегда. В половине одиннадцатоговечера он вернулся. Небрежно чмокнув ее в подставленную для поцелуя щеку иотказавшись от ужина, он прошел к себе в кабинет. От пиджака, который он неглядя скинул по дороге на кресло в гостиной, действительно пахло духами «МиссДиор».

Подождав минут десять, она осторожно приоткрыла дверькабинета. Он лежал на диване, в брюках и расстегнутой рубашке. Лежал и смотрелв потолок,

– Устал? – спросила она, подходя и присаживаясь рядом с нимна диван.

– Да, немного, – ответил он, не глядя на нее.

– Знаешь, было много звонков, я наврала с три короба, – онастала рассказывать о звонках, делах, о проблемах, которые решила за него и безнего.

Он отвечал односложно: «Да, нет, правильно, надо подумать…»И продолжал глядеть в потолок.

– Да, я смотрела твой прямой эфир. Все прошло отлично. Тысейчас действительно в очень хорошей форме. Как ты думаешь, с чем это связано?

– А почему это должно быть с чем-то связано? – спросил онспокойно. – Я что, все еще безнадежно болен и мне требуется постоянное медицинскоевмешательство, чтобы быть в хорошей форме?

– Нет, Венечка, ты здоров, – она весело рассмеялась ипотрепала его по колючей щеке, – ты вообще у меня молодец. В последнее времянам так много приходилось работать, ты и дня не мог прожить без сеанса. Я ведьтоже сильно выматываюсь, когда мы так работаем. Поэтому я очень рада, чтосейчас могу расслабиться и не волноваться за тебя.

– Да, Регина. Ты можешь расслабиться и не волноваться Всяэта возня со скандалом в «Витязе» закончилась. Я теперь в полном порядке.Знаешь, я, пожалуй, выпью чаю.

Он резко встал с дивана и отправился на кухню.

– Да, я забыла тебе сказать, – она включила электрическийчайник и поставила на стол две чашки, – кто-то потерял перчатку в салоне«Мерседеса». Наверное, надо вернуть. Она лежит на журнальном столике вгостиной, черная, кожаная, маленького размера. Ты помнишь, кого ты подвозилвчера?

– Да, – кивнул он, – я помню. Я верну перчатку.

– У Полянской очень тонкие руки, – сказала она. Он вскинулна нее свои светлые, почти прозрачные глаза и, помолчав минуту, тихо произнес:

– Регина, если хоть один волос упадет с головы этой женщины,я убью тебя.

– Ого! – весело рассмеялась она в ответ. – Даже так?

– Я тебя предупредил. – Он встал из-за стола, достал с полкипачку с пакетиками чая «Липтон», не спеша распечатал, опустив в обе чашки попакетику, залил кипятком.

Регина внимательно наблюдала за его руками. Они не дрожали,были уверенными и спокойными. Она поймала себя на ом, что ей хочется, чтобырука его дрогнула и кипяток из чайника попал на кожу, чтобы он вскрикнул отболи.

– Веня, Веня, – она покачала головой, – неужели ты веришь,что эта добропорядочная ментовская жена действительно разделяет твои нежныечувства? Она просто боится тебя. Могу поспорить на что угодно, у вас еще небыло ничего и не будет. Она морочит тебе голову и не собирается изменять своемуполковнику. Поверь мне, я сейчас говорю не как воя жена, а как психиатр сдвадцатипятилетним опытом работы, как твой партнер и друг.

Он сидел, молча уставившись в свою чашку.

– Ты молчишь потому, что тебе нечего возразить. Тыпонимаешь, что я права. Тебе не пришлось пережить первую юношескую любовь. Мы стобой знаем почему. И теперь, в сорок, ты спохватился, ты решил, что жизньпроходит, а настоящего чувства нет. Сейчас тебе кажется, что мир перевернулся.Ты встретил женщину, к которой когда-то, четырнадцать лет назад, тебя тянуло сострашной силой. Это был не твой голод, не болезнь, а здоровое мужское чувство.Полянская не изменилась за эти годы. Она молода и .хороша собой. Да, Веня, япризнаю, что Полянская – очень красивая женщина. В ней есть то, чего нет во мнеи в бесчисленных стандартных кралях, которые работают в нашем бизнесе. В ней естьпорода и благородство. Тебе сейчас кажется, что всю жизнь тебя окружалиговорящие куклы и только от этой женщины исходит живое тепло. Заметь, я говорюоб этом спокойно. Я слишком люблю тебя, чтобы ревновать. Я не устраиваю сцен,не поливаю ее грязью. Я не против вашего романа. В конце концов, идеальноверных мужей не бывает. Но партнеры должны хранить друг другу монашескуюверность. Иначе страдает дело. И романа не будет, Веня. Полянская тебя нелюбит. Она врет тебе.

Голос Регины становился все глубже, она не отрываясьсмотрела на мужа. Ее разумный монолог плавно переходил в сеанс мощного гипноза.

– Полянская врет тебе, ты ей не нужен. Она смеется надтобой. Ты успокоишься и поймешь, что есть только я, ни одна другая женщина длятебя не существует. Только мне ты можешь верить, больше никому. Она чужая тебе,она твой враг. Есть только мой голос, это мост над бездной, это луннаясветящаяся дорога, по которой ты идешь, спокойно и уверенно. Только со мной тыможешь не бояться…

Он уже закрыл глаза. Он уже медленно покачивался в ритме ееплавной речи. Она успела подумать, что надо осторожно пересадить его на пол,иначе, выходя из транса, он может свалиться со стула. Она сделала шаг к нему, итут громко зазвонил телефон.

Веня вздрогнул, открыл глаза и резко выкрикнул:

– Прекрати! Я не просил тебя!

Это был Регинин сотовый, который лежал на телевизоре. Взявтрубку и сказав: «Я слушаю», она вышла из кухни.

Оставшись один, он сделал несколько жадных глотков чаю изакурил.

– Веня, у тебя есть наличные, долларов четыреста? – спросилаРегина, появившись в дверях через минуту. – Мне надо срочно встретиться синформатором, шестьсот у меня есть, я должна дать ему тысячу. А банк закрыт,ночь уже.

– Четыреста, наверно, найдется, – кивнул он. – А почемутакая срочность? Нельзя подождать до завтра?

– Нельзя, Веня. Это только тебе кажется, что все кончилось.На самом деле все только начинается.

– Регина, объясни мне толком, в чем дело? – Он встал и вышелв гостиную. Бумажник лежал во внутреннем кармане пиджака. Четыреста долларовтам нашлось.

– Вернусь через час, объясню, – пообещала она, – неволнуйся. Это не касается твоей Полянской.

«Скоро уже ничего не будет касаться Полянской, – думала она,садясь в свой синий „Вольво“ и выруливая в черноту мартовской ночи. – Я совсемне ревную. Смешно ревновать к женщине, которой жить осталось считанные дни».