всадников или богатых провинциалов. Изысканно одетый, он при появлении в любом городе производил на всех благоприятное впечатление как своей внешностью, так и эллинской обходительностью.

Мемнон не поскупился, истратив на вышитую узорами тунику, щегольские башмаки с позолоченными пряжками, а также на дорогой чепрак и сбрую для своего Селевка около восьми тысяч драхм. Золотой перстень со смарагдом ему подарил на память Афинион, перед тем как они расстались в Триокале. Теперь этот перстень пришелся весьма кстати и хорошо смотрелся на указательном пальце левой руки. Эннейский цирюльник привел в надлежащий порядок его волосы, подвергнув их горячей завивке. Это был последний штрих, который должен был придать внешнему облику беглого гладиатора и пирата достойнейший вид состоятельного молодого человека, почти заправского городского щеголя.

Только после этого Мемнон покинул Энну, решив ехать в Катану старинной дорогой через Ассор, Агирий и Центурипы. Он рассчитал, что расстояние в четыреста тридцать стадиев он преодолеет за неполных два дня.

На полпути между Энной и Ассором Мемнон различил далеко впереди себя движущуюся точку. Он пустил коня во весь опор и через полчаса нагнал всадника, вооруженного мечом и небольшим круглым щитом. Поверх туники на нем был кольчужный панцирь.

Услышав позади себя конский топот, всадник обернулся и на полном ходу развернул коня, всем видом своим показывая, что готов дать решительный отпор любому противнику.

Всадник был уже немолод. На вид ему было лет шестьдесят, и возраст, похоже, давал о себе знать. Путешествие под палящими лучами солнца сильно его разморило. По лицу его струился пот. Он тяжело дышал. Но, судя по широким плечам и мускулистым рукам, незнакомец был очень силен.

Поравнявшись с ним, Мемнон поприветствовал его и назвался ставшим уже привычным для себя именем – Артемидором Лафироном. Он тут же рассказал, что еще в начале года прибыл в Сицилию из Брундизия по своим торговым делам и заодно навестил в Панорме родного дядю, а теперь возвращается в Абрикс, где его ждет молодая жена.

– Дядюшка мой богат и очень стар, – непринужденно сочинял Мемнон свой рассказ. – В Сицилии у него не осталось близких родственников, зато в Греции проживают несколько внучатых племянников, которых он в глаза не видел. Что касается меня, то я приезжаю к нему уже в третий раз. Уж очень мне хочется, чтобы он не обошел меня в своем завещании, – с доверительной улыбкой сообщил он.

Выслушав учтивую речь, всадник немного успокоился, но по лицу его было видно, что он совсем не рад случайному спутнику.

Он заговорил с явной неохотой:

– Мое имя Лонгарен Телемнаст. Еду из Энтеллы в Катану. Там у меня дом, гостиница, которая дает неплохой доход, и превосходное загородное поместье. А в своем имении близ Энтеллы мне больше нечего делать. Усадьба разграблена, а все рабы переметнулись к мятежникам, провалиться им всем в Тартар!

– Ты сказал, что твое имение находится в области Энтеллы? – спросил Мемнон, изображая на лице сочувствие. – Кажется, там действуют шайки Афиниона Киликийца.

– Точно так. Надо признать, очень хитрая бестия этот киликийский варвар: прикинулся звездочетом, предсказывающим будущее, и многим глупцам из рабов вбил в головы, что создаст в Сицилии какое-то коммунистическое царство. Сбежали к нему даже мои слуги, всегда сопровождавшие меня в путешествиях. Чего им не хватало! Дурачье! Вспомнят еще, как им хорошо жилось у меня, перед тем как римляне пригвоздят их к кресту.

– Я слышал, что Энтелла осаждена бунтовщиками, – заметил Мемнон, чтобы только поддержать разговор.

– Нет еще, – хмуро отвечал Лонгарен. – Но всеми поместьями в окрестностях города завладели рабы. Афинион подбивает их не подчиняться ни господам, ни городским властям. Я решил не дожидаться, когда положение изменится к худшему, и отправился домой, бросив свое энтеллийское хозяйство на волю судьбы… Ты уж прости, что я поглядываю на тебя с подозрением, – помолчав, продолжал Телемнаст. – Клянусь Зевсом Олимпийским, ничего не могу с собой поделать с тех пор, как моего шурина ограбили и убили в дороге разбойники, предводимые Гадеем. Ты, наверное, слышал об этом выродке?

– Еще бы! – оживившись, сказал Мемнон. – Я знавал одного достойного человека… он тоже потерял родственника, кажется, двоюродного брата, которого убили Гадей и его головорезы. Он жаждал отомстить Гадею и распространил объявления по городам Сицилии, обещая за его голову награду в два таланта…

– Постой! – с удивлением спросил Лонгарен. – Как имя твоего знакомого?

– Я случайно встретился с ним в прошлом году в Сиракузах, – отвечал Мемнон, на этот раз ничего не выдумывая. – Мы несколько дней жили с ним вместе в одной гостинице, ожидая, когда успокоится море. Он приглашал меня погостить у него в Леонтинах, но, к сожалению, я не располагал временем, чтобы воспользоваться его любезным приглашением… Он назвал себя Дионом, сыном Гераклия.

– Это же двоюродный брат моего несчастного шурина! – воскликнул Лонгарен. – Замечательный человек, к тому же очень богат, – заметил он.

– Ты сказал, что едешь в Катану и у тебя там есть гостиница? – помолчав, спросил Мемнон. – Я как раз хотел немного отдохнуть в этом городе вместе со своей женой, которую оставил в Абриксе. Есть ли в твоей гостинице приличные комнаты?

– О, лучше моей гостиницы ты не найдешь в Катане! – с гордостью сказал Лонгарен. – И прислуга у меня отменная – опрятные юноши и девушки.

– Я был бы тебе очень признателен, если бы ты приберег для нас хорошую комнату в твоей гостинице. Сразу по прибытии в Абрикс я заберу оттуда жену и отправлюсь с ней в Катану. Мы не заставим себя долго ждать.

– Приготовлю для вас самую лучшую из комнат с перестилем, обращенным в сторону моря. Каждое утро будете вместе любоваться, как поднимается из-за моря с перстами пурпурными Эос…

За разговором путники не заметили, как проехали несколько миль и вскоре увидели стены и башни Ассора с блестевшей вблизи города рекой под названием Хрис. Эта река, как было известно, считалась божеством. Жители Ассора еще в древности построили храм, посвященный богу Хрису. Он стоял у самой дороги, обращенный фронтоном в сторону реки.

Перед главными въездными воротами было очень оживленно. По обе стороны дороги стояли груженые повозки, запряженные мулами и лошадьми. Вокруг них суетились люди, собиравшиеся в путь. Ближе к воротам была расположена большая летняя харчевня под крышей из парусины, растянутой на восьми деревянных столбах. Немного поодаль от нее прямо под открытым небом дымилась кухня, у которой хлопотали повора.

Харчевня была полна посетителей. Это были крестьяне, торговцы и рабы-погонщики. Они сидели за небольшими столиками и с аппетитом ели вареную полбу и ветчину, запивая еду вином из глиняных кружек.

– Я вижу, твоя лошадь измучена не меньше, чем моя, – сказал Лонгарен Мемнону. – Предлагаю дать им отдых и самим хорошенько подкрепиться, а затем присоединимся к этому обозу. Рядом с ним мы будем чувствовать себя в большей безопасности. Посмотри, какие крепкие погонщики! Молодец к молодцу! И у каждого под рукой меч или палица. Такие не дадут себя в обиду. В Энне меня предупредили, что на дорогах очень неспокойно…

– Неужели и здесь бесчинствуют мятежники? – спросил Мемнон, зорко поглядывая вокруг.

– Нет, здесь распоясались местные разбойники из свободной черни, которым очень хочется, чтобы их принимали за беглых рабов: на них теперь можно списать любое преступление.

Оставив лошадей у коновязи, Мемнон и Лонгарен зашли под крышу харчевни. Они сели за свободный столик и, подозвав слугу, потребовали обед.

Немного погодя со стороны моста показались два всадника. Они не спеша проехали мимо обоза и направили своих лошадей прямо к харчевне.

Мемнон был всегда настороже и обращал внимание на любую мелочь. Он тут же отметил про себя, что всадники не разнуздали лошадей у коновязи и уселись за столик перед самым входом в харчевню. Видимо, они не собирались здесь долго задерживаться и остановились, чтобы утолить жажду несколькими глотками вина.

Один из прибывших, судя по внешности, был финикийцем или евреем. Мемнону показалось, что он где-то видел эти заурядные