что те повернули вспять, причем трое из них были сбиты с коней на землю.

– Наша победа! – торжествующе закричал Лонгарен, и обозники подхватили его клич, потрясая оружием:

– Победа!

Разбойники, отступив от дороги на почтительное расстояние, больше уже не осмеливались продолжать схватку со столь решительно настроенными людьми. Их оставалось всего двадцать пять человек, а рабов-обозников вместе с их господами было не меньше сорока, и все они имели копья, рогатины, мечи или палицы.

Всадник в черной маске напрасно уговаривал своих сотоварищей снова напасть на обоз. Они что-то кричали, показывая предводителю на свои продырявленные копьями щиты и полученные в схватке ранения.

– Они думали, что мы разбежимся, как зайцы, от одного их вида! – яростно выкрикнул один из торговцев, сжимавший в руках короткое копье.

– Пусть попробуют еще раз сунуться! – зарычал стоявший рядом с ним раб-каппадокиец, размахивая в воздухе тяжелой палицей.

Еще немного посовещавшись, разбойники повернули коней и поскакали прочь от большой дороги, обманувшей их ожидания. Вскоре они скрылись за ближайшими холмами.

Из пятерых поверженных на землю разбойников трое были убиты на месте, еще один уже испускал дух, корчась в агонии. Другой получил глубокое ранение копьем в бедро и, стоя на коленях, зажимал обеими руками рану, из которой обильно вытекала кровь.

Раненый, когда с него сорвали маску, стал жалобно молить о пощаде окружившую его толпу:

– Я всего лишь несчастный раб, выполнявший приказ своего господина… Умоляю, не убивайте!..

– Узнаешь ли, друг мой, эту пунийскую рожу? – воскликнул Лонгарен, обращаясь к Мемнону, который тоже узнал финикийца.

– Прикончить негодяя! – вскричал один из рабов-обозников, потрясая своим копьем.

– Нет, лучше доставим его в Агирий и сдадим властям, – остановил его стоявший рядом торговец. – Пусть расскажет под пыткой, что это за молодцы в масках разъезжают по здешним дорогам. Судя по всему, это не беглые рабы, а мерзавцы из свободных. Мятежники не стали бы скрывать свои лица…

– Для начала нам самим следует его допросить, – соскочив с коня и передав поводья одному их обозников, сказал Мемнон.

Он подошел к финикийцу и приставил к его груди острие своего меча.

– У тебя перебита важная кровеносная артерия, – сказал он. – Пройдет совсем немного времени, и ты истечешь кровью. Вряд ли тебя живым довезут до Агирия. Но я обещаю, что тебе перетянут рану повязкой и остановят кровотечение, если будешь честно отвечать на мои вопросы. Если же начнешь морочить нам головы пустыми россказнями, то, клянусь небом и преисподней, я сам проткну тебя насквозь вот этим мечом!

– Ради всех милосердных богов, не убивайте… Я все расскажу… Умоляю, перевяжите мне рану… Будьте милостивы… не оставляйте меня истекать кровью. Я расскажу все, что знаю…

– Снимите с него хитон, разорвите его на полосы и хорошенько перетяните ему бедро выше раны, чтобы остановить кровь, – обратился Мемнон к двум стоявшим рядом рабам.

Рабы повиновались, и, когда финикийцу наложили тугую повязку на окровавленное бедро, Мемнон снова приставил меч к его груди.

– А теперь отвечай, кто ты и кто твой главарь?

– И не вздумай нам врать! – крикнул Лонгарен, пнув пленника ногой в бок.

– Я все расскажу, – простонал финикиец. – Имя мое Магон… я родом из Тира.

– А главарь? Имя главаря? – спросил Мемнон.

Пленнику очень не хотелось отвечать на этот вопрос, но укол в грудь острием меча заставил его заговорить:

– Я все скажу… Гадей его имя.

– Гадей! – ахнула от неожиданности толпа обозников, услыхавших имя знаменитого разбойника.

– Я так и знал, – сквозь зубы произнес Мемнон.

– Так это он был с тобой в харчевне у Ассора? – спросил Лонгарен у Магона.

– Да, это был он, – выдавил из себя тот и опустил голову.

– Прекрасно! Теперь мы знаем в лицо этого негодяя! – торжествующе воскликнул Лонгарен, обращаясь к Мемнону.

– Но почему Гадей напал на нас? Чем хотел поживиться? – спросил у финикийца один из крестьян.

– Он разузнал, что обоз направляется в Центурипы для закупки зерна. Он заметил на повозках корзины для перевозки денег.

Толпа обозников возмущенно загудела.

– Гадей – это не имя, а разбойничья кличка, – сказал Мемнон, перемещая острие меча от груди к горлу финикийца. – Как его настоящее имя?

– Тициний… Гай Тициний его настоящее имя, – торопливо сказал Магон, решив поведать обо всем без утайки в надежде спасти свою жизнь. – Я все расскажу… Он родной брат Марка Тициния, военного трибуна при преторе Нерве…

Толпа снова зашумела.

– А, так он римлянин! – продолжал допрашивать Мемнон. – Не мямли, выкладывай все начистоту! Я прикончу тебя, если увижу, что ты знаешь больше, чем говоришь. Как Гадей появился в Сицилии? А его брат, римский трибун? Он тоже в одной шайке с ним?

– Гадей… то есть Гай Тициний… раньше он служил в войске консула Спурия Постумия Альбина, во время войны с Югуртой, – продолжал Магон слабым голосом. – Он был в чине центуриона-примипила. Когда Спурий Альбин покинул Нумидию, чтобы председательствовать на центуриатных комициях в Риме, его брат Авл Постумий, которому он передал командование легионами, повел войско к городу Сутулу, где по полученным им сведениям находился сам Югурта. Авл Постумий двинулся туда, соблазнившись возможностью легкого успеха. Югурта же притворным отступлением заманил римлян в безводную пустыню и там окружил несметными силами. Постумий приказал солдатам строить лагерь, но ночью Тициний, получивший от Югурты взятку, впустил нумидийцев в лагерь через квесторские ворота. Среди римлян началась паника. Они бежали из лагеря и на открытом месте сдались Югурте. Таким вот образом Гай Тициний перешел на сторону Югурты, а тот, наградив его золотом, поручил ему командовать всеми перебежчиками из римской армии…

– Откуда тебе все это известно? – прервав пленника, спросил Мемнон. – Не может быть, чтобы Гадей сам разглашал о своем предательстве.

– В то время я неотлучно был рядом с ним. Я всегда был преданным его рабом и всюду следовал за ним, а теперь… – Магон злобно скрипнул зубами. – Как он мог бросить меня? – со слезами в голосе крикнул он. – Оставил умирать, как собаку!.. Но по закону я не могу отвечать за преступления господина! Какие бы злодейства я ни совершал, все это делалось мною по его приказу…

– Прекрати свое нытье! Продолжай!

– Когда Марий покончил с Югуртой, я сопровождал Тициния в его бегстве к мавретанскому царю Бокху, но мы еще не знали, что тот обещал римлянам хватать и выдавать им всех перебежчиков. К счастью, нам вовремя стало об этом известно. В Утике нам удалось сесть на торговый корабль, следовавший в Сицилию. Мы высадились в Лилибее, а потом некоторое время жили в Панорме. Там он и начал сколачивать свою шайку…

– А что ты делал пять месяцев назад в святилище Паликов? – глядя пленнику прямо в глаза, перебил Мемнон.

Магон вздрогнул и с изумлением уставился на него. Глаза его расширились. Видимо, финикиец, хотя и с трудом, узнал в молодом щеголе с завитыми волосами одного из участников памятного собрания заговорщиков в роще Паликов.

– Что же ты замолчал? – нахмурился Мемнон. – Ты ведь был там вместе с Гадеем, не так ли? Только сам он, конечно, старался никому не показываться на глаза. Разве не так?

– Да, это так, – ответил Магон.

– Ну, и что же вы делали в роще Паликов?

– Гадей узнал, что рабы хотят устроить там совещание и договориться о восстании… Видят боги, я тогда не знал, что у него на уме! – вскричал Магон, в страхе косясь на Мемнона. – А он через знакомых рабов сблизился с главными заговорщиками и обещал им свое содействие. Они ему легко поверили, так как всем было известно, что он заочно приговорен к смертной казни…

Финикиец замолчал и низко опустил голову, как бы задумавшись.

– Выкладывай все, раз уж начал! – приказал Мемнон. – Расскажи, например, о Марке Тицинии, римском военном трибуне. Ты ведь не зря упомянул о нем. Ты сказал, что Марк Тициний – родной брат Гадея. Они часто встречались?

Магон вздрогнул и поднял голову.

– Да, они