Кажется, я перестала дышать. Всей кожей я ощущала ток своейкрови. В голове зашумело. Нет. Я не упаду в обморок. Никогда не падала и небуду! Наконец я смогла сказать:

– Ты мертвец.

Его улыбка исчезла.

– Нет, я не мертвец.

– Я видала, как Оливер вырвал тебе горло.

Я и сейчас это видела в каком-то слое сознания. Я видела,как он ловит ртом воздух в предсмертных судорогах.

Оказалось, что я могу сесть. Я охватила себя руками, и иглакапельницы шевельнулась под кожей, натянув пластырь. Это было реально. Большеничего реальным не казалось.

Он поднял руку к горлу и остановился. Было слышно, как оннервно сглотнул слюну.

– Ты видела, как Оливер разорвал мне горло, но это меняне убило.

Я вглядывалась в него. Пластыря на щеке не было. Пореззажил.

– Ни один человек не выжил бы, – тихо сказала я.

– Я знаю.

И виду у него был неимоверно печальный.

Страх передавил мне горло, почти не давая дышать.

– Кто ты такой?

– Я ликантроп.

Я покачала головой:

– Я знаю, как движется ликантроп, какой он на ощупь. Тыне из них.

– Нет, я ликантроп.

Я все качала головой:

– Не может быть.

Он подошел к кровати. Цветы он держал неуклюже, будто незнал, куда их девать.

– Я второй после вожака стаи. И могу сойти за человека,Анита. Я это очень хорошо умею.

– Ты мне лгал.

Он покачал головой:

– Я не хотел этого делать.

– Зачем же делал?

– Жан-Клод приказал мне тебе не говорить.

– Почему?

Он пожал плечами:

– Думаю, потому, что знал, как ты их терпеть не можешь.И что ты не прощаешь обмана, он тоже знает.

Неужели Жан-Клод намеренно пытался помешать нашим отношениям?Наверняка.

– Ты спрашивала, что держит меня при Жан-Клоде. Это онои есть. Вожак моей стаи одолжил меня Жан-Клоду с условием, что никто не узнает,кто я.

– Почему с тобой такой особый случай?

– Люди не любят, когда ликантропы учат детей, да и когоугодно, если на то пошло.

– Ты вервольф.

– Разве это не лучше, чем быть мертвецом?

Я смотрела на него в упор. Все те же безупречно-карие глаза.Падающие вокруг лица волосы. Я хотела попросить его сесть, провести пальцами поволосам, чтобы отвести их с этого чудесного лица.

– Да, это лучше, чем быть мертвецом.

Он выдохнул, будто до того задерживал дыхание. Улыбнувшись,он протянул мне цветы.

Я взяла их, потому что не знала, что еще с ними делать. Этобыли красные гвоздики и туманом лежащие на них матиолы. Гвоздики пахли, какпряность. Ричард – вервольф. Второй в стае после вожака. Может сойти зачеловека. Глядя на него в упор, я протянула руку. Он взял ее, и ладонь его былотеплой, твердой, живой.

– Ладно, понятно, почему ты не умер. Почему жива я?

– Эдуард делал тебе массаж сердца и искусственноедыхание, пока не прибыла “скорая”. Врачи не знают, отчего произошла остановкасердца, но непоправимых повреждений не было.

– Что вы сказали полиции о телах?

– Каких телах?

– Брось, Ричард.

– Когда полиция приехала, лишних тел не было.

– Публика все видела.

– А что было правдой, а что иллюзией? От публикиполиция услышала тысячи разных версий. Они подозревают, но доказать ничего немогут. Цирк закрыт, пока власти не убедятся, что он безопасен.

– Безопасен?

Он пожал плечами:

– Или опасен не более обычного.

Я высвободила руку и снова двумя руками поднесла букет клицу.

– А Жан-Клод… жив?

– Да.

Меня охватило чувство огромного облегчения. Я не хотела егогибели. А, черт!

– Значит, он все еще Мастер города. И я связана с ним.

– Нет, – сказал Ричард. – Ты свободна. Жан-Клод велелтебе это сказать. Метки Алехандро вроде как отменили его собственные. Как онсказал, ты не можешь служить двум Мастерам.

Свободна? Я свободна? Я уставилась на Ричарда:

– Не может быть, чтобы это было так легко.

– Это ты называешь легко? – рассмеялся Ричард.

Я подняла глаза и не сдержала улыбки.

– Ладно, это не было легко, но я не думала, что хотьчто-то, кроме смерти, может избавить меня от Жан-Клода.

– Ты довольна, что этих меток больше нет?

Я открыла рот, чтобы сказать “конечно”, но остановилась.Что-то было очень серьезное в лице Ричарда. Он знал, что значит, когда тебепредлагают силу. Что значить быть с монстрами. Страшно и чудесно.

И все же я сказала:

– Да.

– В самом деле?

Я кивнула.

– Энтузиазма не замечаю, – сказал он.

– Я знаю, что должна прыгать от радости, но сейчас япросто опустошена.

– Ты много пережила за последние дни. Некотораяоглушенность вполне естественна.

И почему я не была счастлива избавиться от Жан-Клода? Почемуя не испытывала облегчения, узнав, что я не его слуга? Потому что мне будет егоне хватать? Глупо! Смешно! Истинно.

Когда о чем-то думать трудно, думай о чем-нибудь другом.

– Итак, теперь все знают, что ты вервольф.

– Нет.

– Тебя положили в больницу, и ты уже выздоровел. Они, ядумаю, догадались.

– Жан-Клод спрятал меня, пока я не выздоровел. Сегодняя первый день как вышел.

– Долго я была без сознания?

– Неделю.

– Ты шутишь!

– Три дня ты была в коме. Врачи все еще не знают,почему к тебе вернулось самостоятельное дыхание.

Я подходила к краю великого Вовне. Но не помню туннеля светаили голосов. Вроде как меня обдурили.

– Я ничего не помню.

– Ты была без сознания, тебе и не полагается ничегопомнить.

– Слушай, сядь, пока у меня шея не заболела на тебясмотреть!

Он подтянул кресло и сел возле кровати, улыбаясь мне.Хорошая у него улыбка.