– Прошу, – сказал Макс. – Садитесь в желоб и вперед.

Нельзя сказать, чтобы эта перспектива как-то особенноувлекла меня. Увидев, что я колеблюсь, Макс сжалился и первым подошел к желобу.

– Ладно. Первым будет Макс, как абориген и старожил. –Он обратился к себе в третьем лице с нескрываемым уважением. – А потом, какговорится на флоте, “делай, как я”.

Он устроился в желобе и исчез в близкой темноте трюма. Черезнесколько секунд мы услышали его приглушенный голос:

– Давайте.

– Звучит как из преисподней, – сказала я Антону, зябкоповедя плечами.

– Конечно. Ведь ад – это не сковородки на огне… Этовселенский холод…

– Очень поэтично… Что-то мы много стали говорить обаде. Вам не кажется, Антон?

– Просто пытаемся описать окружающий нас мир, только ивсего…

– Вы, я смотрю, оптимист.

– Есть хорошая история, Ева. – Антону до смерти нехотелось спускаться в трюм, но и оставить женщину он не мог. И потомупользовался любым предлогом, чтобы хоть как-то оттянуть этот момент. – Естьхорошая история… Стоят оптимист и пессимист, в очереди в крематорий. Пессимистговорит оптимисту: “Как перед смертью курить хочется, надо же, – а спичкизабыл. У вас нет случайно?” А оптимист ему отвечает: “Подождите, сейчас нашаочередь подойдет, – от меня прикурите…”

Этот анекдот выглядел в морозильной камере так нелепо, что,несмотря на трагичность ситуации, я улыбнулась Антону.

– Вот я вас и рассмешил.

– А теперь попробуйте меня напугать, и весь спектрэмоций будет задействован…

– Думаю, не стоит…

– Потому что это может сделать кто-то другой? Иличто-то…

– Ладно. Я спускаюсь.

Я устроилась на желобе и тотчас же соскользнула вниз. Следомза мной отправился Антон, прижимая к себе вещи. Макс поймал меня в самом низу,подхватил, не дал выпасть из желоба на пол. И в очередной раз я поразиласьжесткой силе и холоду его рук. Но ничего другого и быть не могло, – ведь онприставлен к морозильным камерам…

В трюме было холодно, но не смертельно, минус два, минустри: температура такая же, как и за бортом “Эскалибура”. Помещение было почтитаким же огромным, как и цех наверху. Но если цех хоть как-то освещался, то втрюме было почти темно.

Если не считать крошечной красной лампочки, которая освещаласейчас Макса, меня, Антона с вещами, неловко упавшего на задницу, пирамидыкаких-то коробок, несколько тележек, железные противни, шкафы, деталинеизвестных мне механизмов, – трюм был страшно захламлен…

И еще – лампочка освещала Сокольникова и Клио.

Клио лежала на огромных плотных листах картона. Перед ней,на коленях, сидел Сокольников. Он не обратил на нас никакого внимания. Вряд лион вообще нас видел. Пряди волос Сокольникова, на которые попала кровь Клио,слиплись и смерзлись, – казалось, что голову его покрывала корка. Он был всмазанных пятнах крови: она испачкала одежду и лицо банкира, перед тем какзастыть на морозе. Он по-прежнему был в расстегнутой рубашке, джинсах и босиком– именно таким я увидела его на пороге бильярдной.

Ничего не изменилось. Ничего не изменилось, кроме того, чтоКлио умерла.

Антон молча подошел к Сокольникову и обмотал одним изсвитеров его ноги. Второй набросил ему на спину. Сокольников даже не повернулголовы. Он не отрывал взгляда от лица певицы, я тоже не могла оторвать от неговзгляда: смерть сделала его вызывающе прекрасным и удивительно аристократичным.Даже зияющая рана на виске не портила этого впечатления. Сокольников держалКлио за руку, казалось, еще несколько часов, и они замерзнут здесь окончательно– не разжимая рук.

Антон не знал, что делать с шубой. Он беспомощно стоялрядом, не решаясь ничего сказать.

– Валерий… – Я тронула банкира за плечо. – Валерий… Намнужно уйти отсюда.

– Уходите. – Сокольников с трудом разлепил губы. – Яостанусь здесь.

– Вы не останетесь здесь, – твердо сказала я.

– Вы не можете заставить меня уйти отсюда… От нее…

– Ей уже все равно.

– Мне тоже… – Он склонился над Клио, и лицо его озарилаполубезумная улыбка. – Не волнуйся, я останусь с тобой. Мы останемся здесь,если ты хочешь…

Нужно было как-то положить конец этому безумию.

– Вы не останетесь здесь.

– Вы не можете заставить меня уйти отсюда… Господи,какой порочный круг, мы так и будем бегать по нему, повторяя одни и те жеслова…

– Вы не можете заставить меня…

– Я – нет. Но ваша дочь.

Он поднял голову. Безумие отступило в глубь зрачков, ноуходить окончательно все еще не собиралось.

– А что – моя дочь?

– Вы не имеете права здесь оставаться… Ей… Клио уженичем не поможешь…

Он поднял руки к лицу, защищаясь.

– Клио ничем не поможешь, – упрямо повторила я. – НоКарпик… Карпик нуждается в вашей помощи. Она нуждается в вашей защите. Оназдесь совсем одна. И ей страшно, как только может быть страшно тринадцатилетнейдевочке.

– Карпик, – тихо повторил за мной Сокольников.

– Ей страшно, ей очень страшно. И только вы можете защититьее. Вы обязаны сейчас пойти к ней… Она ваша дочь…

– Да, да… – Сокольников потер виски и тут же резкоотдернул руки: Клио была убита выстрелом в висок.

– Идемте, Валерий… Ваша девочка вас ждет. Ей больше нена кого положиться.

– Да, да…

Я аккуратно потянула отяжелевшее от горя тело банкира насебя. Он не сопротивлялся. Впервые он посмотрел на меня осмысленно.

– Здесь холодно, – жалобно сказал он.

– Идемте, или вы замерзнете здесь окончательно.

– А… Клио?

– Она будет здесь.

– Да, я понимаю.

– Куда идти, Макс? – шепнула я механику, и тот кивкомуказал мне на дверь в противоположной стене трюма.

Он помог мне открыть дверь, и мы с обмякшим банкиромпротиснулись в нее.

– Теперь наверх, по трапу. Выйдете на палубу, тамоткрыто, – сказал мне Макс.

Напоследок я обернулась и увидела, как Антон накрывает шубойтело Клио…

…Сокольников медленно приходил в себя:

– Господи, как больно ногам…

– Конечно, вы же босой…

– Босой… Да, я не надел ничего на ноги.

– Пойдем быстрее. Сейчас нужно успокоиться, нужно выпитьчего-нибудь крепкого…

– Да-да… А где Карпик? – вспомнил банкир.