Или лучше будет сказать, обиженным?

Сэр Лайонел перестал жевать, оценивающе окинул сверкающимиот удовольствия глазами застывшую широченную спину Арика и через секундусосредоточенного размышления отвечал:

— Арик выглядит раздраженным.

Сэр Годфри вытянулся, чтоб посмотреть самолично.

— Удрученным, — заключил он.

— У него колики, — с усмешкой добавил Стефан Уэстморленд.

Мужчины дружно посмотрели на Дженни, приглашая ее принятьучастие в забаве, однако та вынуждена была отказаться, потому что в этот мигАрик оглянулся и метнул в когорту товарищей мрачнейший взгляд, способныйобратить в прах камень и с легкостью устрашить большинство мужчин. К несчастью,на рыцарей он произвел обратный эффект, и они разразились хохотом, который,отскочив от стен, прокатился эхом под балками потолка, провожая Арика до самыхдверей.

Только юный Гэвин, появившийся как раз вовремя, чтобы статьсвидетелем отбытия Арика с леди Элинор, заступился за великана. Сердито зыркнувна остальных из-за стола, он изрек:

— Неподобающее занятие для рыцаря — прислуживать старушке,когда она рвет травы и собирает орехи. Это больше пристало хозяйкиной служанке.

Лайонел отвесил мальчишке добродушный тумак.

— С подобными рассуждениями ты навсегда останешься внемилости у леди Анны, мой мальчик. Если б ты провожал ее собирать цветы, топродвинулся бы гораздо дальше, нежели задираясь и пытаясь произвестивпечатление мужской доблестью, как вчера вечером. — Обернувшись к Дженнифер,сэр Лайонел пояснил:

— Этот малец предпочитает бахвальство галантному обхождению.А пока он бахвалился, Родерик мило отплясывал с леди Анной и завоевал честноедевичье сердце. Не желаете ли просветить его с женской точки зрения?

Сочувствуя юношеским переживаниям Гэвина, Дженни молвила:

— Не могу говорить за леди Анну, но я, например, не нашла вличности сэра Родерика ничего, что заставило б женщину обратить на неговнимание.

В глазах Гэвина засветилась признательность, он послал приятелямсамодовольную улыбку и принялся за невкусную еду.

Остаток утра и часть дня Дженни провела, запершись со швеей,нанятой сэром Альбертом в деревне, чтобы помочь госпоже с подготовкой одежды.Управляющий, безусловно, успешно справляется со своими обязанностями, думалаДженни, роясь в доставленных к ней сундуках. Весьма старателен и весьмахолоден. Он ей совсем не понравился, хоть она не могла точно понять, почему.Судя по оброненным Агнес нынче утром словам, все слуги в Клейморе определенновысоко ценят этого человека. Ценят и опасаются. Расстроенная своей слишкомчувствительной реакцией на окружающих и бесконечным, настороженным молчаниемприсутствующих в комнате женщин, она глядела на вороха богатых разноцветныхтканей, наваленных на постели и наброшенных на кресла. Они лежали точно яркиелужицы расплавленных драгоценностей — рубиновые с вкраплением золота атласы,серебряная и золотая парча, аметистовый бархат, сапфировая тафта, котораяпереливалась, словно усеянная алмазами, богатые сияющие шелка всех цветоврадуги. Рядом расстилались мягкие английские шерстяные ткани разной плотности ивсех мыслимых расцветок. Была тут хлопчатая мануфактура из Италии в продольнуюи поперечную полосу; сплошь расшитые материи для халатов и нижних юбок;гладкое, почти просвечивающее полотно для рубашек и исподнего; сверкающиепрозрачные ткани для вуалей; глянцевая кожа для башмаков и перчаток.

Даже учитывая необходимость изготовить полный гардероб дляРойса, и для себя, и для тетушки Элинор, Дженни едва могла сообразить, на чтоупотребить все это количество. Озадаченная размахом предстоящей работы,отсутствием воображения и своей неосведомленностью о модах, Дженни без особогоинтереса повернулась к двум огромнейшим сундукам, битком набитым мехами.

— По-моему, — громко обратилась она к Агнес, схватив вохапку роскошный темный соболий мех, — это можно пустить на отделку накидки изтемно-синего бархата для герцога.

— Из кремового атласа! — почти отчаянно выпалила Агнес, илицо ее обрело обычное хмурое выражение.

Дженни с удивлением и облегчением обернулась, радуясь, чтоженщина, служившая, как ей стало недавно известно, швеей при бывшей госпожеКлеймора, наконец? то добровольно проронила словечко. Пытаясь скрыть отсутствиеэнтузиазма по отношению к высказанной ею идее, Дженни переспросила:

— Из кремового атласа? В самом деле? Вы думаете, герцог этонаденет?

— Для вас, — пояснила Агнес придушенным тоном, словно еевынуждал говорить некий внутренний голос совести, протестующий противиспользования соболей не по назначению, — не для него.

— О! — вымолвила Дженни, изумленная и удовлетвореннаяпредложенной комбинацией, и указала на белый мех:

— А это?

— Горностай для оторочки сапфировой парчи.

— А для герцога? — настаивала Дженни, испытывая все большееудовлетворение, — Бархат, темно-синий, черный и вот этот темно-коричневый.

— Я плохо разбираюсь в модах, — призналась Дженни,разулыбавшись от удовольствия. — Когда была помоложе, вообще не интересовалась,а в последние годы жила в аббатстве и видела только те одежды, которые все мыносили. Но я уже поняла, что глаз у вас наметан на то, как должны выглядетьвеши, и с радостью принимаю все предложения.

Повернувшись, она с удивлением увидела обомлевшую физиономиюАгнес, и хотя на ней было нечто напоминающее улыбку, Дженни заподозрила, чтовызвано это скорее ее признанием о пребывании в монастыре, чем комплиментомвкусу горничной. Две другие швеи, некрасивые молодые женщины, тоже вроде бычуть-чуть оттаяли. Возможно, сочли ее не таким уж врагом, раз последние годыона провела мирно, как благочестивая католичка.

Агнес шагнула вперед и принялась собирать ткани, включаяполотно, уже предназначенное для особого употребления. — Вы можете сделатьвыкройку для пелерины и платья? — спросила Дженни, наклоняясь и сгребая кремовуюпарчу. — Я не имею понятия, как все это кроить, хотя, разумеется, помогурезать. Пожалуй, я лучше справляюсь с ножницами, чем с иголкой.

Глухой звук, похожий на сдавленное хихиканье, вырвался уодной из молодых женщин, и Дженни, оглянувшись от неожиданности, обнаружила,что швея по имени Гертруда заливается испуганным румянцем.

— Вы смеетесь? — проговорила Дженни, надеясь, что неошиблась, ибо давно жаждала хоть какого-нибудь дружеского общения с женщиной.

Гертруда покраснела еще больше.

— Вы ведь смеялись, правда? Из-за того, что я упомянула освоем искусном обращении с ножницами?