Афинион почти по-детски верил в свое высокое предназначение, навеянное ему магическими знаками звездного неба и составленными им самим гороскопами. Как астролог, он гордился собственными предсказаниями, которые постоянно сбывались и доставили ему известность среди рабов и даже многих свободных. Он был весьма начитан. Без всякого сомнения, ему приходилось держать в руках сочинения Платона. Киликиец не раз цитировал некоторые извлечения из его «Законов» и чисто в платоновском духе высказывался о том, что только силой можно заставить весь род людской жить по законам справедливости. То, что он предлагал и предпринимал сам, казалось простым и вполне достижимым. В области Сегесты ему удалось организовать несколько десятков сельских общин. Рабы и рабыни в господских поместьях, привыкшие к совместному труду, легко воспринимали его коммунистические идеи. Да и кого из этих несчастных не привлек бы свободный труд без надсмотрщиков и их плетей? Все они клятвенно обещали Афиниону, что будут поддерживать порядок в имениях, работать в поле и снабжать его войско провиантом.

Киликиец обладал особым даром убеждать и воспламенять людей. Мемнону вспомнились слова, произнесенные им в Триокале перед сходкой воинов и вызвавшие у них бьющее через край ликование: «Сицилия должна стать светочем надежды для угнетенных всего остального мира, погрязшего в насилиях, преступлениях, пороках и разврате. Мы разделим граждан нашего государства на воинов, крестьян и ремесленников, обеспечив всем равенство перед справедливыми законами. Римлянам, богачам и прочим паразитам не будет места на сицилийской земле! Железной метлой мы выметем их за пределы острова!..».

На тропинке показались Ювентина и Леена. За ними шел Сирт, несший узел с вещами Ювентины. Когда все трое спустились на берег бухты, Мемнон пожал африканцу руку и заговорил с ним без предисловий:

– Я похищаю у вас вашу госпожу и надеюсь, что надолго… Как только вернется Геренний, обязательно передашь ему, что мои подозрения относительно Гадея полностью подтвердились. Скажешь ему, что Гадей – родной брат римского военного трибуна Марка Тициния. Его настоящее имя – Гай Тициний. Пусть Требаций знает, что это Гадей пытался подстроить ему ловушку в Сиракузах, сообщив о нем своему брату-трибуну. Передай это Гереннию слово в слово. Ты все запомнил? – спросил Мемнон.

– Да, передам все в точности, – ответил Сирт.

– Но это еще не все, – продолжал Мемнон, сурово сдвинув брови. – Гадей своим предательством погубил Вария и его товарищей, получив за это помилование от римского претора. При мысли, что этот негодяй еще ходит по земле и наслаждается жизнью, меня охватывает ярость. Я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, что эта гадина раздавлена. Предатель не должен уйти от возмездия. Можно заманить его в какую-нибудь ловушку через посредничество Гая Цестия, у которого сейчас общие дела с Марком Тицинием в Гераклее. Например, Цестий как бы невзначай может проболтаться римлянину о том, что он знает место на побережье острова, где пираты хранят свои сокровища, а потом даст уговорить себя завладеть ими. Я уверен, что алчность заставит обоих братьев заглотнуть эту наживку. Останется только устроить им засаду.

– Я все понял, Мемнон, не сомневайся. Передам Гереннию каждое сказанное тобой слово.

– Прощай, Сирт! Если будет необходимость, найдешь меня и Ювентину в Катане, в доме Лонгарена Телемнаста на улице Судовщиков… Прощай, Леена! – ласково потрепал Мемнон по плечу девушку, опечаленную предстоящей разлукой со своей госпожой.

– Не скучай, милая, – обняв и поцеловав Леену, сказала Ювентина…

* * *

Во время двухчасовой прогулки на лембе Ювентина сияла от счастья и не сводила с Мемнона глаз, полных обожания, а он нашептывал ей, что в Катане будет исполнять любые ее желания и прихоти.

– Посмотрим! – смеялась Ювентина, подставляя лицо теплому сентябрьскому ветру.

В Катану они прибыли незадолго до заката.

В доме Лонгарена их встретили с большим радушием и почетом. Хозяин дома был поражен красотой и молодостью жены своего друга. Он отвел супружеской паре две просторные смежные комнаты, одна из которых была спальней, а в другую слуги регулярно приносили завтрак и ужин. Обедали они вместе с хозяином дома, его женой и двумя взрослыми сыновьями.

На следующий день после своего приезда в Катану Ювентина рассказала Мемнону, что отправила четвертое письмо Марку Лабиену, подробно описав в нем обо всем происходящем в Сицилии.

– Ты правильно делаешь, поддерживая с ним переписку, – сказал Мемнон. – Через Лабиена мы будем вовремя получать сведения о том, что происходит в Риме и особенно в Галлии.

Он на минуту задумался, потом продолжил:

– Боюсь, что кимврам не удастся увлечь за собой испанские племена. Говорят, что испанцы повсюду оказывают им упорное сопротивление, а кельтиберы даже обратили их в бегство. О тевтонах вообще ничего не слышно. Они словно затерялись в дремучих галльских лесах… А что пишет Лабиен о планах римлян в отношении Сицилии? – спросил он.

– Он сообщил, что претор Лукулл, получивший в управление Сицилию, уже производит воинские наборы среди марруцинов, апулийцев и луканцев, а также приглашает на службу римлян и латинян старших возрастов, чтобы составить из них еще один легион, помимо того, который ему назначил сенат.

– Сальвий и Афинион тоже не теряют даром времени. За зиму они планируют подготовить сорокатысячное войско. К сожалению, оно будет обучаться по македонскому образцу…

– Но почему они отказываются от боевого порядка римлян? – удивилась Ювентина. – Ведь римский строй доказал свое преимущество перед македонской фалангой. Или я ошибаюсь?

– Восставшим не хватает оружия, – стал объяснять Мемнон. – Что толку в том, что они будут вступать в сражение, построенные легионами? Римляне сильны своими испанскими мечами, железными латами и касками, а наши бойцы в лучшем случае вооружены лишь копьями и саррисами, которые страшны лишь в македонском строю. Наши мечи плохого качества. Они выкованы из мягкого железа и не выдерживают сильных ударов. Под Моргантиной я сам видел, как многие из наших пехотинцев после битвы выравнивали о колено свои погнувшиеся мечи, выкованные в походных кузницах. Когда мы будем вооружены так же хорошо, как и римляне, можно будет организовать всю армию по римскому образцу…

Первые дни пребывания в Катане были для них временем ни с чем не сравнимого блаженства.

Весь сентябрь жителей восточного побережья баловала прекрасная погода. В конце месяца стало известно, что претор вернулся в Сиракузы, приведя с собой из Энны свое пятитысячное войско. О восставших рабах ничего нового слышно не было. Они по-прежнему держали в осаде пять или шесть городов в западной части острова.

Гостеприимный Лонгарен не знал, как угодить своим гостям. Он предоставил им в полное распоряжение свою загородную виллу. Она была расположена в полумиле от города и представляла собой настоящий дворец с перистилями, парками и богатой картинной галереей. В этой огромной усадьбе можно было разместить целое племя. В конюшнях содержались великолепные верховые лошади. Но всего в полутора стадиях от этого великолепия портили вид уродливые жилища рабов и мрачные эргастулы для тех из них, кто нуждался в исправлении. Лонгарен Телемнаст был образцовым хозяином и ничем не отличался от других сицилийских рабовладельцев.

Мемнон сдержал слово, которое дал любимой подруге как бы в шутку. Он действительно предупреждал малейшие ее желания, делая это с великим удовольствием. Никогда он не видел ее такой безмятежно счастливой. В то же время он заметил перемену в ее характере. Она стала более уверенной в себе и более чувственной. Здесь, на солнечном берегу моря, она не только удивительно похорошела – в ней по-настоящему проснулась женщина. И от этого красота ее волновала его с еще большей силой…

Лонгарен один раз в пять или шесть дней устраивал для своего семейства прогулки на лембе, неизменно приглашая и молодых супругов принять в них участие. Но Мемнону и Ювентине больше нравилась езда на лошадях по окрестностям города. Иногда они совершали далекие путешествия, добираясь до самых крутых склонов Этны.

Несколько раз они побывали в театре, но он очень скоро им наскучил. Постановщики явно шли на поводу у любителей вульгарных комедий,