Однако даже стоя, Брунгильда выглядела повелительницей, а онвсего лишь жалким человеком, выказавшим усталость в присутствии женщины. Она неспускала с него холодного взора ясных чистых глаз. Голос ее прозвучалнейтрально:

— Где мне отведена комната, мой господин? Или я должнапостоянно находиться в твоей спальне?

Он вспыхнул от гнева, вспомнив свою первую брачную ночь. Вто же время она сейчас безропотно и гордо готова принять любую свою участь. Какже, спасительница, героиня! Принесла себя в жертву этому варвару, сохраняя своеплемя, свой народ...

— Если подойдешь к окну, — процедил он, —госпожа... то увидишь высокую башню. В ней три этажа, она достаточно просторна.А строили ее обожаемые тобой римляне. Так вот эта башня целиком в твоемраспоряжении. Можешь послать служанок и челядь, чтобы приготовили... в соответствиисо своими изысканными запросами, которые такому простому варвару, как я, непонять. Я расположусь в южной башне... вот она справа. Между ними длинный, нопрямой коридор. Я не думаю, что ты когда-то им воспользуешься, но это наслучай, если придется врать, как мол, находишь дорогу в общую постель.

Слуга внес широкий таз с подогретой водой. Оглянулся наБрунгильду, от восторга едва не поставил мимо табуретки. Фарамунд стянул черезголову вязаную рубашку. Пока его голова была под рубашкой, Брунгильда не смоглаудержаться, чтобы не окинуть его фигуру коротким взглядом: потное тело блестит,все мышцы выделяются особенно выпукло, рельефно, перекатываются, толкаются,составляя настолько захватывающую картину, что она задержала дыхание. Этотварвар прекраснее тех римских богов, которые стоят в белом мраморе в лучшихдворцах императоров!

Он шумно плескался, смывал пыль и пот. Брызги летели по всейкомнате, словно отважный рекс страшился утонуть. Снова она не отводила от неговзора. Франки не любят мыться, многие от рождения до смерти ни разу неискупаются, а этот, хоть никогда не был на юге... или востоке... при каждойвозможности смывает пыль и грязь странствий...

До чего же у него сильное тело! Сложенное как у римскогогладиатора, наполненное звериной мощью дикого человека, настолько знойное, чтоона чувствует странный сухой жар... Горячая кровь приливает к щекам, ногислабеют...

Рассердившись на себя, она сказала надменно:

— Я слышала ваш глупый разговор о походе на юг. Но этосамоубийство! До сих пор ты побеждал таких же дикарей, как ты сам. Но что тыможешь против римской армии?

— А что, они крепче Дидриха Отважного?

Ее красивые губы искривились в презрительной усмешке:

— Дидрих — это просто разбойник. Хоть и служил Риму,носил гордое имя конта, что значит «союзник», и защищал здесь римские рубежи. Анастоящая армия... возможно, ты видел остатки римских гарнизонов?

Фарамунд кивнул:

— Да, они неплохо дрались.

Он старался говорить и двигаться небрежно, но воспоминание остойкости римских легионеров вздыбило волосы на руках и даже на загривке.Похоже, Брунгильда что-то прочла в его глазах, он возненавидел себя за такуюоткрытость.

— Так вот, — сказала она четко, — там тывстретишь не отдельные отряды, а могучие легионы! Железные легионы, которыедвигаются, как один человек, наступают, как один человек. И твое вшивое войскоразбежится при одном виде этих настоящих... настоящих!

Он ухватил полотенце, руки вздрагивали, когда свиреповытирал лицо, растирал тело. Во рту стало сухо. Он тогда едва-едва одолел однукогорту... или манипулу, как они там зовутся, но если навстречу выйдет римскаяармия хотя бы из десятка легионов...

— Но где, — спросил он как можнонасмешливее, — те железные римляне?

— Сюда лишь простиралась их власть, — возразилаона. — А сами римские войска стоят в римских городах. Настоящих! Это всеголишь Галлия, завоеванная однажды Римом земля, покоренные Римом племена...

Он снова вспомнил циклопические сооружения римскихкрепостей, гарнизонов, снова дрожь прошла по телу. Как будто и не люди строилите исполинские сооружения! Руки человеческие не в состоянии громоздить такиеглыбы одна на другую, подгонять с такой точностью, что стебелек травы непролезет между камнями размером с тушу быка!

— Пусть тебя ничего не тревожит, — сказалон. — Ни римляне, ни тевкры, ни галлы не смогут угрожать моим владениям. Апо весне я отодвину кордоны, укреплю!.. Отныне и навеки ты в полнойбезопасности.

— А в безопасности ли ты? — спросила она вдруг.

Он насторожился.

— О чем ты?

— Ты жадно захватываешь новые земли, — сказала онапрезрительно, — совсем не думая, как будешь удерживать. А тебе не кажется,что все рушится за твоей спиной? Что бежишь по тонкому льду, когда остановиться— смерть?..

Он до хруста в висках стиснул челюсти. Даже если онаправа... все равно он должен увидеть эти чертовы страны, куда птицы улетают назиму! Он должен увидеть удивительное небо, откуда днем сияет солнце, а ночьювидны звезды. Он должен ступить на землю, где даже не слыхали о бескрайних ибездонных болотах!

— Мужчины мрут на бегу, — ответил он коротко. —Но не волнуйся, я не умру так скоро. Сперва я успею обеспечить тебебезопасность и власть.

Чувствуя, что сейчас сорвется и скажет что-то злое, онотшвырнул полотенце, ушел в другой конец комнаты, где смятой грудой лежалаодежда. Перед глазами стояло ее бледное лицо с решительными глазами. Что-то вней неуловимо изменилось. По крайней мере, сейчас Брунгильда ожесточенноспорила, обвиняла...

Плохо, когда женщина с тобой спорит, да еще так ожесточенно,но разве не хуже, если холодно молчит?

В комнату неслышно вошел слуга, поставил на стол широкоеварварское блюдо с жареным мясом, положил прямо на столешницу круг сыра икаравай плохо пропеченного серого хлеба, похожего на ком глины.

Фарамунд отшвырнул рубашку, в комнате натоплено, от жараколышется паутина на балке. Обнаженный до пояса пошел к столу. Брунгильдавздрогнула, настолько быстро в ладони этого человека появилась рукоять длинногоножа. Не двигаясь с места, она молча смотрела, как он быстро и ловко нарезалмясо тонкими ломтиками, распластал сыр. Хлеб он ломал руками.

— Советую поужинать, — сказал он хмуро. — Этонисколько не умаляет патрицианскую честь... и не нарушит девственность.

Она вспыхнула от оскорбления, но решила, что опускаться доответа — еще ниже достоинства, холодно скользнула по нему равнодушным взглядом,словно он был продолжением лавки, на которой сидел, опустилась на табурет ипринялась за еду.

Некоторое время слышалось только шумное дыхание, чавканье.Она невольно вспомнила, как в ее детстве во время трапезы играли музыканты, итеперь поняла, чем это было вызвано.