Не отнимая пальчиков от руки Кузьмы Кузьмича, она погладилапо плечу молодого парня, что сидел справа, сама же смотрела в другую сторону.

– Это она на меня, – шепнул Маса, поворачиваясь ккрасавице профилем, чтобы она могла как следует им полюбоваться.

Не на тебя, а на меня, хотел сказать Эраст Петрович, нопромолчал.

– Ишь, цветочки она утром собирала, – прошипеласидевшая неподалёку женщина. – Мы все в поле работали, а Настька, значит,прохлаждалась.

Пожилой коммунар в допотопном мундире с погонами прапорщикаи медалью «За покорение Чечни и Дагестана», поднялся провозгласить тост.

– Дорогие товарищи! Сегодня, в 82-ую годовщинуБородинской баталии, я хочу поднять этот бокал медовухи во славу русскогооружия! Американцы никогда никого не побеждали, кроме несчастных мексикашек, а мыодолели самого Наполеона! За нашу великую отчизну!

И он завёл дребезжащим голосом: «Гром победы, раздавайся,веселися, храбрый росс!»

Многие с чувством подхватили, но не все.

Например, горбунья, не присаживавшаяся ни на минуту и всёследившая, чтобы у Эраста Петровича и Масы не пустели тарелки, петь не стала, адовольно ехидно обронила:

– Бородино давно было. Пора бы уже кого-нибудь ещёпобедить, а то неудобно как-то.

Любительница Чехова, вспомнил Фандорин, поглядев на еёумное, тонкогубое лицо.

– П-позвольте, а как же турецкая кампания?

– Одолел кривой слепого, да сам без глазу остался.

Эраст Петрович и сам был того же мнения по поводу балканскойвойны, так что возражать не стал.

– Вы кушайте, кушайте, – потчевала егоЕвдокия. – Все блюда моего приготовления. Я здесь вроде Оливье. Читала,есть в Москве такой знаменитый ресторан. Вкусно там готовят?

– Когда-то было вкусно. Но в последние годы туда ездятне столько поесть, сколько… – Эраст Петрович замялся, подбираяслово. – Повеселиться. Там нынче наверху интимные кабинеты.

– Неплохое сочетание, – засмеялась Евдокия,очевидно, не склонная к жеманству. – Мужчин приваживают оперением, аудерживают кормом. Я это всегда знала, потому и кухарничать обучилась. ПокаНастя наша в возраст не вошла, – тут она кивнула на красавицу в красномплатке, – у меня больше всех мужей было.

Здесь разговор, принявший интересное направление, прервался,потому что к Фандорину подсела толстая дама в расшитой крестьянской рубахе ипенсне.

– Вы-то сами с какого штата пожаловали? – спросилаона, не очень убедительно изображая простонародную манеру речи.

– Я из Бостона.

– И что там, много наших?

– Русских? Почти никого.

– Среди американцев, значит, живёте? – жалеющеевздохнула она. – А уехали давно?

– Четвёртый год. Однако в Россию время от временинаведываюсь.

Толстуха оживилась.

– Что там, совсем кошмар? Голод, нищета?

Состояние дел на родине Эраст Петрович оценивалпессимистично, но радовать собеседницу не захотелось.

– Отчего же. Газеты пишут, что промышленность растёт,рубль к-крепнет. Нищета остаётся, но с голодом покончено.

– И вы верите? Это пропаганда, – пренебрежительноскривилась дама. – Разве в России простые крестьяне вроде нас могутпозволить себе такое угощение? – Она обвела рукой стол и убеждённозакончила. – Там ад, а у нас рай. Причём построенный вот этими руками.

Продемонстрировав Эрасту Петровичу и Mасе свои пухлыеперсты, матрона гордо удалилась.

– Канодзё мо варуку най на[20], –поцокал ей вслед японец.

– Ваш китаец сказал, что она дура? – Евдокияулыбнулась. – Конечно, Липочка не семи пядей во лбу, но она говоритправду. У нас и вправду рай. Особенно для таких, как я.

Маса вздохнул.

– Я японец.

А Фандорин переспросил:

– Д-для таких, как вы? Что вы имеете в виду, Евдокия…простите, не знаю отчества.

– Просто Даша. Мы живём без церемоний… Экий вы рыцарь.Будто не поняли. Я имею в виду свой горб. – Задрав несоразмерно длиннуюруку, она похлопала себя по спине и без горечи рассмеялась. – Я ведь не точто остальные девочки и мальчики, я сюда ехала не за равенством и братством. Аза женским счастьем, и не прогадала. Дома у меня не было бы ни семьи, ни дела.Единственное – в монастырь идти. Но без веры в Бога это как-то подловато. Затоздесь у меня несколько мужей, и детей родила, четверых. Сначала-то мужчины комне из человеколюбия ходили. Потому что на острове справедливости не должнобыть обиженных. А потом прижились, да так и остались. Кормлю я вкусно, умеюслушать, когда надо – утешу. Для мужчин ничего главнее нету.

– И все в вашей здешней жизни б-безоблачно?

Эраст Петрович искоса взглянул на заливающуюся хохотомНастю.

Отлично его поняв, Даша ответила:

– Вы про Настеньку? Красивая девочка. И умненькая.Сообразила, что с такой внешностью можно и не работать. Половина мужчин по нейс ума сходят, особенно кто постарше, вроде Кузьмы. Двух мужей у меняпереманила, но трое всё-таки остались. Да и те двое вернутся, я уверена. Этаволшебная бабочка надолго у нас не задержится. Томится она, скучает. Хочет в большойполет сорваться, да пока не решается. Страшно это, когда ничего в жизни невидел кроме Долины Мечты.

Ему понравилось, как она говорит – беззлобно, спокойно.

– Хотя, если так дальше пойдёт, скоро никого из насздесь не будет, – печально прибавила горбунья. – Разобьют нам мечтузлые люди в чёрных намордниках…

О деле говорили в правлении, после трапезы. Кромепредседателя в беседе участвовали ещё двое старших членов товарищества:давешний прапорщик и сухонький человек в синих очках, который сразу же сообщил,что повредил зрение, когда сидел за убеждения в тёмном каземате.

Ничего нового от этой троицы Фандорин не услышал, лишьпричитания и жалобы на судьбу. Правда, помощь была обещана любая – кромеучастия в насильственных действиях.

Затем состоялся опрос свидетелей. Увы, почтибезрезультатный.

Настя ничего к своему рассказу прибавить не могла.