– Из черных мешочков ты по две горстивозьмешь, а из прочих – по три. Только потом опять завяжи все накрепковеревочками, чтобы дух не выветрился. Траву всыпь в кипучую воду, размешай, дапускай она покипит, пока на два пальца не выкипит. Это недолго, ты следи.Потом… потом сними чугунок с печи, закутай в какие ни есть тулупы и во все, чтотолько найдешь теплого, и пускай он не менее часу пропарится. Затем перелейзелье осторожненько в горшок, чтобы осадок не взболтать, и неси скорее сюда,пока оно теплое. И вот что еще! Меду, меду туда положи ложки четыре, а то ипять, да ложки чтоб побольше были. Ну, с богом, Ленечка!

Алена перевела дыхание – и схватилась за щеки,вспомнив самое главное:

– Стерегись там! Пускай с тобой солдатыпойдут. Вчера меня в батюшкином доме Ульяна ждала, а ведь она и есть всемувиновница!

– Ульяна?! – Ленька так и кинулся нарешетку. – Не может быть! Да ведь…

– После про Ульяну, – с усилиемоторвал его руки от прутьев Аржанов. – После! Сейчас первое дело – Аленувызволить. Федька! Возьми с собой еще двоих для охраны да не своди глаз сэтого… зна-ха-ря, пока дело не сделает! Шагу ему в сторону ступить не давай!

Рыжий Федор хохотнул – и уволок за собойЛеньку.

Алена села, где стояла, – снова навалиласьслабость. Мишка тотчас устроился возле, взял край ее пояса и принялся вертетьего, близко поднося к глазам.

Алена поглядела на Аржанова. Надо бырассказать про Ульяну… неведомо ведь, чем все кончится, успеет ли Ленька сзельем, или раньше проблески человечности в Мишке угаснут столь же внезапно,как и вспыхнули? Это может случиться в любое мгновение, внезапно: смерть неберет на себя труд предупреждать дважды!

А если Алена погибнет, Ульяна уж непременноотопрется от всех обвинений и подозрений. Правда, Ленька узнает криворотогоМаркела, но этого мало, мало! И только Алена может открыть всю правду о еепреступлении, только она заставит Ульяну сознаться!

Мысль мелькнула у нее: острая, неожиданная,опасная… Алена обернулась к Егору – и вдруг он проговорил то, что едва пришлоей в голову:

– Если эта Ульяна замыслила твою гибель иувидит, что ничего не вышло, как думаешь: проговорится она от злости? Выдастсебя?

– Hе знаю, – призналасьАлена. – Не знаю…

– Hадо попытаться, – твердо сказалАржанов – и канул в толпу.

Ужас, который испытала Алена, лишившись егоприсутствия, был сравним только с тем страхом, который нахлынул на нее, когдаона очутилась ночью в клетке. И в то же мгновение Аржанов вновь очутился рядом,вгляделся в ее помертвелое лицо:

– Нет, нет, я здесь. Здесь буду, не уйду!А Ульяну сейчас приведут. Я велел ничего ей не говорить, ни слова. Сейчас, ужескоро…

Алена молча кивнула, а Мишка сердито заворчал.

* * *

И Аржанов, и Алена за делами да разговорамикак-то даже позабыли про него, а между тем ему явно надоела суета вокруг егодобычи – этой забавы, которая так пришлась ему по вкусу. Поэтому он бросилугрожающий взгляд на Аржанова, схватил Алену за руку, оттянул в угол и сел там,крепко обнимая ее.

Лицо Аржанова… она только раз глянула на негои отвела взор. Все ее прежние страхи и стыдные опасения отразились сейчас нанем – но, словно поняв, что выражение его лица еще усиливает страх Алены, Егорстиснул зубы, зажмурился, а когда открыл глаза, то выглядел уже почтиспокойным, разве что был очень бледен, и губы побелели, да пальцы, судорожностиснувшие прутья, выдавали владевшее им напряжение.

Алена сидела, сжавшись под тяжестью обнимавшейручищи, и думала, что предпочла бы, чтобы Мишка перегрыз ей горло, чем на глазахАржанова… нет, это будет невозможно перенести! Если это существо накинется нанее, она будет кричать, чтобы в нее стреляли, чтобы лучше убили ее. Бросив ещеодин взгляд на закаменелые черты Аржанова, она вдруг поняла, что он исполнитэту просьбу. Да, он лучше убьет и Мишку, и ее заодно, но не отдаст на позор.Потом, пожалуй, и сам застрелится или по горлу чиркнет ножичком… с тем жемертвенно-спокойным выражением лица, с тем же оледенелым в глубине глазотчаянием…

«Он любит меня! – подумала вдруг. –Ведь и правда – любит!» И восторг, охвативший ее при этой мысли, заслонил намиг все страхи, отгородил Алену от боли и тоски, словно одел ее сверкающейброней. И она поняла, что умереть сейчас, всей душой, всем сердцем ощущаялюбовь, изливающуюся из глаз Егора, – это совсем не то, что умирать в ямепод виселицей, в ночи одиночества и горя.

Стало легче дышать.

– Ну что ты меня так стиснул? –спросила она сердито, поворачиваясь к Мишке и поводя замлевшими плечами. –Чай, не каменная, больно!

Растерянность мелькнула в тусклых светлыхглазах, хватка ослабла, и Алена поняла, что Мишка испугался ее тона.

– Ну ладно, ладно, – сказала онапримирительно. – Дай-ка лучше руку.

Он послушно уступил ее усилиям, снял руку сАленина плеча, подал ей. Почему-то ее не оставляло ощущение, что рядом сидитдитя неразумное. И боялась его, как мужика, и в то же время жалела, какребенка.

«Hадо его развлекать, зубызаговаривать, – подумала Алена. – Время тянуть до Ленькина прихода!»Она ведь знала множество сказок, баек, рассказок, которых на сутки хватило бы!Беда, что сил вовсе не было даже лясы точить, а потому Алена легонько похлопалав ладоши и устало забормотала что пришло в голову:

– Ладушки-ладушки, где были? У бабушки!..

Почему ладушки? Откуда они вдруг прилетели?..Бог весть! Может быть, из тех давних-предавних, вовсе позабытых лет, когдаАленушка сидела на матушкиных коленях, а та брала ее ручонки, хлопала ими ижурчала-припевала: «Ладушки-ладушки! Где были? У бабушки! Что ели? Кашку! Чтопили? Бражку!»

– Что ели? Кашку! Что пили?Бражку! – бормотала Алена, быстро моргая, чтобы прогнать слезы, вдругподступившие к глазам.

Кто была ее бедная, безвестная матушка?Неведомо. Кто ее отец? Неведомо и сие. Ох, люто распорядилась ею судьба,лютенько! Побродяжка без роду, без племени, сидит в клетке, забавляя чудищелесное, и одно только еще держит ее на свете, одно не дает угаснуть сердцу:огонь, горящий в глазах человека, который глядит на нее сквозь решетку. Нет… нетолько. Еще мучительное трепетание жизни в глубинах ее существа!

«Вот кабы умереть сейчас! – со сладкойтоской, как о блаженстве несбыточном, подумала Алена. – Вот было бысчастье!»

И снова забормотала голосом, прерывающимся отскопившихся в горле слез:

– Kашка масленька! Бражка сладенька!Бабушка добренька!..