– Слово и дело государево, –буднично произнес Аржанов и, легким движением подтолкнув Ульяну в рукиподоспевших солдат, отвернулся от нее, будто она вовсе перестала существовать.Он даже не посмотрел, как Ульяна медленно опустила веки и, сомлев, осела наземлю, так что ее не унесли, а уволокли, словно кучу черного, зловещего тряпья.Следом тащили сникших, покорных Фоклю и Маркела.

Алена смотрела вслед им, пока они не скрылисьиз виду, а потом вздохнула – и почудилось, что еще ни разу в жизни не вздыхалаона с таким облегчением! Словно бы некий многолетний груз свалился с ее груди,спали чудовищные цепи, и даже смерть, которая всегда стоит за плечами у всякогочеловека, сторожа каждое его движение, казалась не столь уж страшной.

Она теперь боялась только одного: повернуться– и взглянуть на Мишку. На это существо, которое… которое могло быть…

Она заломила руки, и Егор, не отрывавший отнее взгляда и тотчас понявший, что терзает ее, быстро сказал:

– Hе думай об этом, это ложь. А если иправда – все пустое!

И вдруг какая-то мысль помрачила его чело,какая-то пугающая мысль… Слова Ульяны чем-то болезненно задели его, и это неимело отношения к Алене. Он вскинул голову, явно собираясь что-тосказать, – и тут судьба, которой явно надоело затянувшееся развитиесобытий, ускорила свой бег.

Вернулся Ленька.

* * *

Он со всех ног кинулся к клетке. Следом рыжийФедор в охапке тащил что-то огромное и мохнатое, напоминающее срубленную головукакого-нибудь великанского зверюги. Горшок, показавшийся из-под раскутанноготулупа, выглядел просто крошечным! Зато над ним курился пар: значит, варево ещене успело простыть.

– Ты как? – пробормотал Ленька,опасливо косясь на Мишку. – Что тут? – При этом он не менее опасливопокосился на Аржанова. – Господи, да на тебе лица нет!

– Со мной ничего, ничего, –попыталась улыбнуться Алена, но губы свело судорогой. – Не тревожься.Потом Егор тебе расскажет.

– Федор, давай горшок, Христаради! – ломким от напряжения голосом молвил Аржанов. – Еще минута – ия буду стрелять! – Он осекся, виновато взглянул на Алену: – Прости! Душаболит!

Она только улыбнулась в ответ, всем существомощущая эту боль, и его тревогу, и счастье оттого, что лишь по ней изнывает егосердце. И все страдания, отпущенные ей на долю, показались сейчас ничтожнойценой за это счастье. Вот только бы не… Но она приказала себе не думать пока нио чем: не ко времени!

По знаку Аржанова смотрельщики из Аптекарскогоприказа приволокли ковшик на длинной деревянной ручке. Туда вылили половинусодержимого горшка и принялись всовывать посудину в клетку.

Мишка сперва поглядывал на человеческую вознюс мрачным любопытством, а потом вдруг одним небрежным ударом опрокинулпосудину.

Темное, травянисто-зеленое зелье растеклось поутоптанной земле, заблестело, будто камень-измарагд…

Алена в отчаянии прижала руки ко рту. Егорсхватился за шпагу, уже, верно, вовсе теряя голову, Ленька прижал кулаки кглазам, рыжий Федор негромко выругался.

Алена с упреком поглядела на Мишку. Бог вестьчто увидел он в ее глазах, однако вдруг понурился, повесил голову и с виноватымвидом уставился на лужу.

И тут Алену осенило.

– Вылейте в ковшик все, что таместь, – негромко велела она. – Не миновать мне самой дать ему зелье.Может быть, из моих рук примет?

Через минуту ковш был у нее в руках. Отцепивего от палки, Алена приблизилась к Мишке и протянула ему посудину.

Мишка обнюхал ее с явным любопытством… и Аленаедва успела отдернуть ковшик, прежде чем Мишка вышиб его из ее рук.

– Да ты что? – крикнула онавозмущенно. – Спятил навовсе? Пошто куролесишь? Али дитя малое?!

Мишкино лицо вдруг сморщилось. Он издалкакой-то странный звук, напоминающий жалобное всхлипывание, а потом повалилсяна бок, поджав под себя ноги, и принялся тереть кулаками глаза, жалобно приэтом повизгивая и подвывая.

Он плакал. Он заплакал потому, что Аленазакричала на него!

Вдруг расплылось все в глазах, и Аленепонадобилось время понять, что она и сама плачет, что слезы ручьем хлынули.Сердце сжалось от жалости.

А если правда – слова Ульянищи? Нет, не можетбыть… Да как бы ни было: это существо, этот Мишка попал к медведице совсеммалым ребенком. И хотя тело его росло и мужало, разум оставался прежним:детским. Разумом несмышленыша, лишенного матери, напуганного темным, жутким,звериным, рычащим миром, внезапно подступившим к нему. А потом – громкоголосоелюдское любопытство, хохот зевак, грубость и страх, которые волнами изливалисьна него из праздной толпы. Да еще и Алена его напугала.

Воспоминание… нет, смутная, почти расплывчатаякартина выплыла из бездн памяти: лужайка на солнечном припеке, бежитсиняя-синяя, как небо, речка, женщина в белой подоткнутой рубахе полощет белье,льняная коса то и дело падает в воду, она ловит мокрый конец, забрасывает заспину, хохочет – брызги воды, брызги смеха долетают до Алены, и она хохочет вответ, и, глядя на нее прозрачными голубыми глазами, хохочет-заливается рядомкто-то еще… льняные кудри на маленькой головенке, хлопают маленькие ладошки:«Ладушки-ладушки!»

Было это? Не было?..

Она осторожно опустилась на колени,прикоснулась к грязному колтуну на Мишкиной голове – и тихо-тихо, с трудомпрорываясь сквозь рыдания, молвила:

– Мишенька, братец, испей сладенького.Ох, и вкусно! – И сама сделала глоток.

Мишка очень внимательно поглядел на ее губы,потом приподнялся – и припал к ковшу. Выпив половину, он опять подсунул его корту Алены, и как ни стискивала та губы, все же принуждена была сделатьмаленький глоток, а потом еще и еще.

Ковшик опустел, и Мишка с явным разочарованиемзаглянул в него.

– Tо-то! – укоризненно сказалаАлена. – Kабы не вылил раньше – еще попил бы… – Она спохватилась, чтоговорит несуразное, и засмеялась: – Ой, наоборот!

Голос сначала показался слишком громким –потом глухим, словно донесся издалека. Какая-то муть реяла в голове, всеплотнее заволакивая сознание. Она поглядела в ту сторону, где стоял Егор, ноничего не увидела, кроме той же серой пелены, испуганно схватилась за что-то –это оказалась Мишкина рука. Мишка смотрел на нее полуиспуганными-полусоннымиглазами, отчаянно зевая. Алена тоже зевнула.

«Ох, круто Ленечка наварил, – подумалаона. – Проснемся ли?»