Мишка смотрел на нее не отрываясь, даже неморгая, вдруг лицо его сморщилось в странном усилии, а ладони медленно хлопнулиодна о другую, и даже когда Алена закончила:

– Попили, поели… На головку сели… Фр-р!Улетели! – Он продолжал хлопать в ладоши, и напряжение уходило с его лица,сменяясь подобием улыбки.

* * *

– Пустите! Пустите меня!

Истошный крик разорвал оцепенение. Алена тихоахнула. Мишка вскинул голову и снова обхватил девушку ручищей, но в этом егодвижении было такое стремление защитить ее, что у Алены дрогнуло сердце.

Егор резко обернулся – и двинулся навстречудвум стражникам, тащившим… Ульяну.

Вокруг вилась Фокля, причитая:

– Матушка ты наша, благодетельница! Зачто тебя злые люди мучают?! Да чтоб вам треснем треснуть, пустоплясам!

Следом вели Маркела. Он не рвался, шелпокорно, свесив огромную голову, и кривое лицо его выражало полную покорностьсудьбе.

– Молчи, накипь! – негромко, нояростно приказал Егор, и при звуке его голоса Фокля вдруг обмякла – так и селаназемь, слившись с нею и обратившись в некое подобие кочки.

Маркел вздрогнул, поглядел на Егора – и обвисна руках вцепившихся в него караульных в явном усилии рухнуть на колени передэтим пугающим человеком. Алена поняла: оба приспешника Ульянищи узнали Аржановаи теперь поняли, что часы их сочтены.

Однако Аржанов на них больше не взглянул.Глаза его были устремлены на Ульяну, но ее было не так-то просто испугать.Вырвав одну руку, она поправила платок и с вызовом глянула на Аржанова:

– Ну? Что скажешь, господин хороший? Этоне твоею ли волею меня, честную вдову, на позор повлекли?

– Нет, – спокойно ответилАржанов. – Будь моя воля, ты бы и с крыльца своего живая не сошла, не точтобы сюда своим ходом, не в кандалах влачиться.

Ульяна опешила от такой прямоты, однако тотчасовладела собой:

– Эт-то еще почему так?..

– A вот почему, – сказал Аржанов иотшагнул в сторону, чтобы Ульяне была видна клетка – и Алена, сидевшая вуголке, и чудовищное существо, обнимающее ее и с угрозою глядевшее на людей.

Ульяна стояла не близко, однако темный взор еетак и вонзился в глаза Алены. И, словно повинуясь натяжению некоей незримойнити, протянувшейся между ними, Ульяна вдруг медленно потащилась к клетке.

По знаку Аржанова караульные отпустили ее,однако сам он не отставал от Ульяны ни на шаг, двигаясь так осторожно, что онаедва ли могла заметить его присутствие.

Ульяна шла медленно и неуверенно, словно у нееподкашивались ноги. И чем ближе приступала она к клетке, тем большее изумлениеи досада выступали на этом грубом, злобном лице.

Эта досада, это изумление, поняла Алена, быливызваны несправедливостью судьбы, которая оставила ее в живых, в то время какУльяна надеялась увидеть здесь окровавленное тело, а то и вовсе обглоданныекосточки.

В ненависти, которую питала к ней Ульяна, былочто-то нечеловеческое, ведьмовское, что-то родственное бесовскому наваждению.Говорят, на порченных бесом ведьм нападает черная тоска, которая гложет их засердце, и заставляет портить людей, и не утихает даже после смерти, принуждаяведьму вставать из могилы и бродить по ночам, потому и подрезают умершимведьмам подколенные жилы, потому и сжигают их тела на костре, а пепел топят вреке. Подобно такой ведьме, Ульяна никак не могла насытить свою злобу,изобретая для Алены все новые и новые мучения, и она почти не удивилась, увидев,как в глазах ее врага злость на судьбу, оставившую Алену живой, сменяетсярадостью: ведь если жертва жива, значит, можно продолжать терзать ее! Онасобралась с силами, готовясь принять удар… и Ульяна нанесла его.

Глаза ее перебежали с Алены на Мишку – ивспыхнули адским весельем. Снова прозвучал этот ее тихонький, чудовищныйсмешок, и Ульяна сказала почти ласково, почти с сочувствием – однако яду,которым было напоено каждое слово, достало бы, чтобы перетравить по меньшеймере полгорода:

– Ну что, медведюшка? Говоришь, не тронулдевку? Пожалел? Неужто признал сестрицу?

* * *

Алене показалось, будто кто-то ударил ее погорлу: дыхание пресеклось, и несколько мгновений она немо глядела на Ульяну,пытаясь захватить приоткрытым ртом воздух. А та с наслаждением усмехнулась,глядя в ее помертвелое лицо:

– Hу, чего трепыхаешься? Дура ты была –дурой и помрешь. Дуракам, знаешь, и в алтаре не отпускают!

Алена шевельнула губами, пытаясь что-тоспросить, и, хотя с них не сорвалось ни звука, Ульяна поняла этот невысказанныйвопрос.

– Помнишь небось, Надея сказывал: маткутвою медведь задрал да братца меньшого приел? Но никто его останков не отыскал,зато через малое время пошел слух, будто объявилась в лесах арзамасскихмедведица, а при ней – человеческий детеныш. Надея говорил: сам, мол, не видел,но знал людей, которые видели. Это он додумался: а ну как не задрал зверь дитя,а при себе оставил? Порывался пуститься на поиски, да мы с Никодимомотговорили: зачем тебе сердце рвать, небось он, ребенок-то, вовсе одичал влесу, зверенком сделался, да и ведь неизвестно еще, тот ли ребенок, да и вообщевсе это сущая брехня.

Может, брехня. А может, и нет… Прикинь,сношенька любимая: откель привезено сие чудище? Из арзамасских лесов! То-топотешила я свою душеньку: думала, будет лишь по справедливости, ежели твой жебратец тебя приест! Ан нет, ты и его обошла! Ну да не печалься. На тебяприпасено у меня еще немало хитростей, так что вскорости, хошь не хошь,повстречаешься и с Надеей, и с Никодимом, и с Фролкою…

– Довольно, – негромко сказалАржанов, все это время недвижимо стоявший в двух шагах за спиной Ульяны ислышавший каждое ее слово. Положил ей руку на плечо. – Довольно тебе. Ану, иди отсюда. – Он сделал знак солдатам. – Pебята, возьмите ее – дапоскорее в Тайную канцелярию ведите. Посадите там под замок и стражуприставьте, да покрепче. Я через час-другой сам буду, а до этого чтоб ни единойживой душе не иметь доступа к этой твари.

Ульяна немо глядела на него, схватившись загорло и поводя огромными почерневшими глазами. Чудилось, она была так упоенаужасом и страданием Алены, что забыла, где находится и как вообще сюда попала.

– А… а мне… ты… – бестолковозабормотала она и едва смогла выговорить: – За что? Почему?..