Мысль о возможной смерти не напугала ее,однако Мишка вдруг забился, завыл. Очевидно, его полузвериное существо уловилов этой внезапной сонливости что-то опасное. Он беспомощно хватал Алену за руки,заглядывал в лицо, скулил – и тогда она обняла его, прижала к себе так, чтоголова Мишки склонилась к ней на колени, и забормотала:

Как у котика-кота

Колыбелька золота.

У дитяти моего

Есть получше его…

Голоса своего она почти не слышала, однако всознании все яснее, все громче звучал другой голос – женский, мягкий, ласковый– до того ласковый, что у Алены слезы наворачивались на глаза:

Как у котика-кота

Подушечка пухова.

У мово ли у дитяти

Есть помягче его!..

Мишка протяжно вздохнул. Глаза его медленнозакрылись. Губы сонно чмокнули, а потом слабо улыбнулись. Вот так же засыпал оннекогда, во времена незапамятные, под матушкину колыбельную, а рядомсворачивалась клубочком и дремала его сестра… Он не помнил ее имени, но знал,что сейчас она вернулась к нему, сейчас она рядом – и можно спокойно уснуть втепле и ласке, потому что ничего не страшно, пока поет-напевает этот тихийголосок:

Как у котика-кота

Занавесочка чиста.

У дитяти моего

Есть почище его,

Да покраше его,

Да получше его…

Алена проснулась внезапно. Было такоеощущение, что плыла она, плыла по темной, глубокой, спокойной реке – и вдругволны ни с того ни с сего вздыбились и вышвырнули ее на берег. И она лежит,цепляясь за землю, не в силах осознать, где находится, за что извергнуталасковой полутьмой в царство беспощадного света, в незнакомый, чужой мир и ктоона вообще такая.

От ощущения собственной неприкаянности и этойбезвестности так закружилась голова, что Алена вскрикнула, цепляясь за что-томягкое, на чем она лежала, – и тотчас с двух сторон над нею нависли двалица… два настолько знакомых лица, что Алена вмиг вспомнила не только их, но исебя и теперь беспомощно, растерянно переводила взор с одного из этих лиц надругое.

Ибо над нею склонялись Катюшка и Маланья.

В первое мгновение Алене почудилось, будто онаочнулась в доме Аржанова после ночного приключения в казармах и Катюшка сейчаспримется трещать о том, как не повезло, что Аржанов увидел ее неприбранной,что, слава богу, Алена нашлась до возвращения Фрица, который появится не нынче– завтра, а Маланья будет смотреть обвиняюще и презрительно, а впереди Аленуждет встреча с Аржановым, в котором она с первого взгляда узнает…

Но тут память наконец вполне пробудилась и стакой стремительностью развернула перед Аленою свой вдоль и поперек исписанныйсвиток, что у той пуще прежнего заплясало все перед глазами, и она опустилавеки со слабым, болезненным стоном.

Что-то зашелестело рядом – будто бы чьи-тошаги, а потом раздался Катюшкин грозный шепот:

– Куда это ты?!

– Так ведь проснулась же Аринушка, –пролепетала Маланья не без робости. – A барин молодой и сам графсказывали, чтоб непременно позвали их, когда она очнется.

– А кто тебе сказал, что онаочнулась? – воинственно прошипела Катюшка.

– Tак ведь глаза… – заикнуласьМаланья.

Однако тут же была прервана:

– Что – глаза? Они закрыты, аль невидишь? По-прежнему Алена – Алена, запомни, никакая не Аринушка! – вбеспамятстве. Верно, она только начала в себя приходить, да сызнова и обмерла.Зачем же, скажи на милость, беспокоить попусту Егора Петровича и егосиятельство?

– Правда что, – задумчивопробормотала Маланья после некоторого колебания, – незачем, выходит!

Шаги ее снова приблизились, однако Катюшкашепнула:

– Ты, Малашенька, принесла бы мне чайкугоряченького, а то зазябла я что-то, да в горле пересохло. Принесешь?

– Конечно, барыня, Катерина Ивановна, каквелите! – покорно откликнулась Маланья, и скоро легонький стук двериобозначил ее уход.

В то же мгновение Катюшкины руки бесцеремоннотряхнули Алену, а голос нетерпеливо позвал:

– Hу, просыпайся, просыпайся же, соня!Довольно притворяться!

Алена покорно разомкнула веки – и не могла неулыбнуться, увидев близко над собою румяное, цветущее, обрамленное пышнымилоконами Катюшкино лицо:

– Я и не притворяюсь. Просто подумала,что ты мне пригрезилась.

Губы и язык повиновались ей так неохотно,словно вовсе отвыкли шевелиться.

– Ох, руки бы Леньке оторвать, –пробормотала Катюшка. – Вишь, язык-то у тебя заплетается – чудок он тебядо смерти не уморил! Мы уж думали… – Она отмахнулась, усмехнулась – икрепко обняла Алену своими теплыми, душистыми руками, расцеловала, пообыкновению чмокая воздух около щек, чтобы не перепачкать лицо подруги помадою:– Но до чего же я рада, рада видеть тебя живой! Кажется, никогда в жизни я такничему не радовалась!

– Да я тоже счастлива, – пролепеталаАлена, чувствуя, как защипало глаза. – Но скажи на милость: ты и правдаздесь? Не снишься?

– Сдается мне, тебе кое-кто другой долженв снах являться! – задорно тряхнула головой Катюшка. – Впрочем,можешь успокоиться: я это, я, истинная! Воротилась с полдороги – и прямокстати, чтоб тебя поздравить.

Она взяла со столика большую кружку иподсунула к губам Алены.

– Воротилась с полдороги?! –изумленно повторила та, проглотив вместе с молоком удивление о каких-то тампоздравлениях. – Верно, Фриц дело какое-то вспомнил? Или новый приказполучил? – спросила она, но не прежде, чем осушила кружку до дна.

– Фриц? – Светленькие Катюшкиныброви взлетели так высоко, что затерялись в пышных кудельках, обрамляющихлоб. – Tы о чем?.. Ах да, Фриц… Ну при чем тут он?

Настала очередь взлетать Алениным бровям.

– Позволь, матушка, это как это так – причем?! – почти испуганно вопросила она. – Ты же ведь с ним уехала?

– Уехала с ним, а приехала безнего, – досадливо отмахнулась Катюшка. – И забудь, забудь ты это имявообще! Нету его больше, Фрица, нету на свете!

– О господи! – Алена всплеснула бы вужасе руками, но и на вершок поднять их не смогла. – Неужто случилось чтов дороге? Да жив ли он?