остались и смогли приспособиться к своему новому окружению. Гюнтер Кунхольц, один из трех детей в семье, по приезде в Рюгенвальде обнаружил, что его взяла к себе бездетная пара. На следующее утро одиннадцатилетний мальчик сидел на пороге дома и рыдал. Однако он решил остаться и довольно быстро привык называть своих опекунов дядей и тетей. Он провел в Померании три с половиной года, наслаждаясь теплом и эмоциональной близостью, которых уже не мог ощутить позднее, когда вернулся в родную семью. В Зибенбургене [Трансильвании] тринадцатилетний Фридрих Хейден вместе с женщинами и детьми сгребал граблями и ворошил луговую траву, которую косили его приемный отец вместе со слугой. Когда сено просохло, Фридрих научился правильно грузить его в тележку: он заметил, что, если не следить за равновесием, тележка опрокинется. Семилетний Карл Лукас привез на ферму в Энцерсдорфе в Баварском лесу 23 копны сена и так гордился тем, что помогает по хозяйству, что нарисовал об этом рисунок и послал его своей матери. На рисунке Наннерль, родная дочь хозяев, и работник-поляк грузят сено на телегу, а маленькая фигурка с подписью «Ich» («я») держит лошадь за поводья. Фридриха очаровали румыны и цыгане, с которыми он впервые работал бок о бок, – кроме того, его поразило, сколько еды им удавалось утаить от его приемного отца. В июне 1944 г. Карл уже напоминал в письмах матери, оставшейся в светском протестантском Гамбурге, чтобы она ходила в церковь. Поначалу жены фермеров предпочитали выбирать на «невольничьих рынках» эвакуированных взрослых женщин в надежде, что те будут усерднее работать, однако приучить детей к сельскохозяйственным будням нередко оказывалось куда проще [62].

Эвакуированные матери, наоборот, часто приспосабливались к новым условиям намного хуже. Их городские привычки и северный акцент, неприязнь к местной пище и рассказы о роскошных домах, которые они потеряли, нарушали упорядоченное размеренное течение сельской жизни. Хуже всего, многие женщины не хотели работать. Впрочем, им это и не требовалось. Если жене крестьянина с четырьмя или пятью детьми приходилось довольствоваться 45–60 марками в месяц, бездетная жена служащего могла тратить от 150 до 180 марок. Женщины из Эссена, Дюссельдорфа и Гамбурга, эвакуированные в Вюртемберг, смотрели на швабских «крестьянок» свысока, считая их простушками и дурами за то, что они «так много работают». Жены фермеров, в свою очередь, возмущались праздностью горожанок, которые «похоже, считают, что их должны обслуживать и исполнять все их прихоти, словно в гостинице». Швабские хозяйки жаловались, что новоприбывшие не помогают им даже с домашними делами, такими как стирка и штопка, не говоря уже о полевых работах, особенно когда для сбора урожая требовались все свободные руки [63].

По мере того как рабочие второстепенных отраслей, и особенно женщины и дети, покидали города, война для них отходила на задний план. К февралю 1944 г., когда Лизелотта Гюнцель уехала из Берлина в Дройзен в Саксонии, мода на разговоры о возмездии и победе над Англией или о еврейском воздушном терроре окончательно прошла. Тем, кто никуда не уехал, оставалось только, следуя тщательно выверенному пропагандистскому лозунгу, «держаться до конца» – хотя у них в любом случае не было другого выбора. Впрочем, они могли поступить лучше: включить радио, снова начавшее чаще передавать легкую романтическую музыку по заявкам слушателей, отодвинуть мебель к стене и устроить танцы. Отправляясь в новую школу-интернат, Лизелотта Гюнцель постаралась смириться с тем, что ей придется оставить свой дом и родителей, – в утешение она говорила себе: «Помимо боли расставания я чувствую сильную тягу к далеким местам. То же чувство, которое тысячи лет назад заставляло скандинавских и германских завоевателей покидать свои дома, сегодня мощной волной поднимается в моей груди» [64].

9. Вынужденное бегство

В июне 1944 г. вермахт оказался застигнут врасплох. К третьей годовщине немецкого вторжения в Советский Союз Красная армия начала на Восточном фронте операцию «Багратион», свое крупнейшее наступление в ходе этой войны. Воспользовавшись тактической внезапностью, Красная армия провела серию серьезных боев на окружение под Витебском, Бобруйском, Брестом и к востоку от Вильно, недалеко от тех мест, где в 1941 г. сама потерпела ряд тяжелых поражений. К 4 июля в ее руках была большая часть Белоруссии. Вермахт понес катастрофические потери в живой силе и технике. Группа армий «Центр» и группа армий «Северная Украина» были практически уничтожены, потеряв 28 дивизий и 350 000 человек. За уничтожением группы армий «Южная Украина» последовало окончательное освобождение Советского Союза, а немцы были отброшены к линии вдоль Вислы. На западе союзники высадились в «День Д» на том участке побережья, который немецкое командование до этого не считало нужным защищать, и в тот день, когда силы немецкой воздушной и морской разведки были отозваны из-за сообщений о плохой погоде в Ла-Манше. Когда союзники вырвались из кольца вокруг Нормандии, и 7-я армия США в середине августа начала продвигаться вверх от Средиземноморского побережья, Гитлеру пришлось разрешить полномасштабный вывод войск из Франции. Париж был освобожден 25 августа, а 12 сентября первые американские войска пересекли немецкую границу южнее Аахена [1].

До конца мая 1944 г. Третий рейх контролировал Европу от Черного моря до портов Ла-Манша. Военно-промышленные предприятия неуклонно наращивали выпуск продукции, сокращать внутреннее гражданское потребление не потребовалось, за исключением кратковременного урезания пайков в 1942 г. Массовые бомбардировки городов пошли на спад, и многие родители захотели, чтобы их дети вернулись домой, что вполне красноречиво свидетельствовало об их дальнейших ожиданиях. На западе многие предвидели высадку союзников, однако немало людей считало, что она окончится такой же катастрофической неудачей, как и попытка высадки в Дьеппе в 1942 г.

Даже в период ожесточенных боев в Нормандии, когда немецкая армия пыталась оттеснить англо-американские силы вторжения обратно в море, наибольшие потери вермахт по-прежнему нес на Восточном фронте, где только в 1944 г. погибло 1 233 000 немецких солдат. Это число составило ошеломляющие 45 % общих потерь вермахта на востоке начиная с июня 1941 г. За три месяца, с июля до конца сентября, немецкие потери достигли пика и составляли в среднем 5750 человек в день. При этом родственники многих погибших оставались в неведении относительно их гибели и продолжали ждать новостей – система учета собственных потерь в немецкой армии тоже начала давать сбои. К июню 1944 г. потери вермахта были занижены на полмиллиона человек, к концу декабря погибло еще 500 000 военнослужащих, в то время как их семьи по-прежнему ничего не знали [2].

Огромные поражения вермахта, понесенные тем летом на востоке и на западе, ускорили наступление самого глубокого кризиса из всех, с которыми до тех пор сталкивалась