Мария покачала головою. Она как-то разом обессилела.Поражаться, негодовать – и то сил не было; она и стояла-то лишь потому, что ееподдерживал Сильвестр, покрывая поцелуями руку; другую Мария благодарнопротянула Вайяну… и вздрогнула от неожиданности, увидев, что Корф приподнялся,открыл глаза… и синий взор его полыхнул таким ледяным презрением, что у Мариипресеклось дыхание. Она увидела себя со стороны: накрашенная, точно девка, валой измятой юбке, с полуголой грудью, почти в объятиях у двух мужчин, которыеи не думают скрывать своей страсти к ней.

Что о ней мог подумать Димитрий!..

Да как он смел о ней такое подумать!

Она почувствовала, что лицо ее свела судорога – судорогагнева. Еще успела увидеть жалость в глазах Симолина – ну уж это было последнейкаплей.

Все напрасно. Все напрасно! Ее любовь обречена!

Мария резко вырвала руки у Сильвестра и Вайяна, резкоповернулась, хлестнув их длинными косами и взметнув пышные юбки, так чтообтянутые черными ажурными чулками безукоризненно стройные ноги открылись вышеколен, – и пошла прочь, громко стуча каблуками и вызывающе расправив плечи,глядя прямо перед собой, но ничего не видя: почему-то все расплывалось передглазами. Она слышала только грохот своих каблуков по мраморным плитам: «Всена-прас-но… на-прас-но!..»

Мария шла стремительно, и людей, казалось, отбрасывала спути какая-то неведомая сила, и только веселый шут, которому эта прекраснаяцыганка совсем недавно нагадала любовь и счастье, неловко замешкался перед ней– и чуть не упал, потрясенный тем, что увидел: лицо гадалки было залито чернымислезами.

Все напрасно. Все напрасно!

Ее любовь обречена!

– Пожалуй, сейчас нас с бароном объединяет лишь одно: мы обаедва не стали жертвами тетушки Евлалии, то есть Евдокии. Это нас даже, как быэто сказать, роднит! А во всем остальном… – Мария невесело усмехнулась и спреувеличенным вниманием принялась разглядывать золотистое лионское кружевосвоего платочка.

Они сидели в кабинете прелестного дома маркиза де ЛаФерьера, который арендовал Симолин на бульваре Монмартр. Марии прежде неприходилось бывать у Ивана Матвеевича, однако она не сочла зазорным принять егоприглашение. Сегодня утром, совершая ежеутреннюю прогулку в Булонском лесу, онавпервые за два-три месяца, минувшие после достопамятного маскарада, увиделаСимолина, и тот пригласил Марию к себе по важному делу.

– Между вами так ничего и не было сказано более? – тихоспросил Симолин, и Мария слегка качнула головой:

– Лишь несколько слов.

Она не стала уточнять, чему были посвящены эти «несколькослов». Корф, наконец, получил из России, от Комаровского, подтверждение: да, вприбалтийской деревушке Мария Валерьяновна покупала дивные янтарные кубки, одиниз которых был красным, как рубин, – и теперь никакая сила не способна была егоразубедить в злонамерениях жены, в которой он видел лишь сообщницу ее тетки.

Уж сколь изранена была душа Марии, а все равно до кровипоразило, что Корф опять заметил лишь одно, опять застарелая ревность заститему глаза, он обошел даже толикой внимания все попытки Марии спасти его,охранить… Она же не знала, что от Корфа не отходили ни на шаг люди Симолина,что и без ее мучений Жако и Вайян пальцем не могли бы тронуть барона! Симолинне предупредил Марию, что это была часть его интриги, задуманной для примирениясупругов, – мелодраматической интриги, достойной Итальянского театра, не жизни!– и с треском провалившейся. Сейчас он с грустью признал это перед Марией ипопросил прощения, что пытался так неуклюже исправить ее жизнь. Вид при этом урусского посла был столь удрученный, что Мария охотно простила человека, вкотором видела друга и покровителя.

– Если бы я только знал, чем все это обернется! – схватилсяСимолин за виски своего паричка. – Ведь на этом злополучном маскараде я потерялценнейшего агента!

– Разве кто-то погиб? – удивилась Мария, и Симолинтрагически кивнул:

– Погибла графиня Строилова!

Мария смотрела на него холодно, непонимающе. Теперь-то ейказалось, будто она всегда, с первой минуты знакомства – еще прежде бала, ещепрежде сведений, привезенных Данилою, – знала, видела или чувствовала некуюфальшь в каждом слове «тетушки» своей. Евдокия Головкина приходилась ейтроюродной бабкой, вдобавок по свойству, а не по кровному родству. Она былатеткою по матери той самой Анны Яковлевны, которая была кузиной и признаннойлюбовницей графа Валерьяна Строилова, отца Марии. Мать Аннеты была по мужуСтроилова – имя этой всеми забытой, умершей при родах женщины и присвоила себеЕвдокия Головкина, заодно прихватив и никогда не принадлежащий той титул.Умная, дерзкая, хорошо образованная, обладающая редкостным чутьем и умениемраспознавать характеры людей, Евдокия Строилова со своим любовником, одним изрусских посольских чиновников, попала в Париж, свела там нужные знакомства; еетитул и протекции открыли ей путь ко французскому, а затем и к русскому дворам.Однако, хоть в те времена паспортов и удостоверений личности никто ни у кого ине спрашивал, хоть «графине Строиловой» везде верили на слово, встречая повесьма авантажной одежке и провожая по недюжинному, острому уму, сама-тоЕвдокия про себя знала, что «Евлалия Строилова» – всего лишь маска, котораявсегда может соскользнуть. Она решилась любой ценой добиться титула, которыйвполне мог бы принадлежать ее племяннице Аннете, когда б не злоехидная воляимператрицы Екатерины. Хитромудрая Евдокия Головкина собрала все сведения оЕлизавете, о ее прошлом и настоящем, о Машеньке, наследнице титула истроиловских богатств, и ринулась было в Любавино, да тут, в придорожномтрактире неподалеку от Санкт-Петербурга, судьба вдруг и свела ее с «родней»,сдав ей ту чудо-карту, которая не всегда выпадает и самому везучему игроку.

Единожды подфартив, Евдокии продолжало фартить и далее.Словно по мановению волшебной палочки, сбывалось все, что она задумала; Вайян иЖако подчинялись ей рабски: первый – пытаясь спасти жизнь матери, второй – поврожденной тупости и жестокосердию. Но мать Вайяна скончалась в заточении, и онрешился отомстить своей «нанимательнице», сорвать ее замыслы, – потому ипредупредил Марию о подготовке похищения Корфа, – однако не желал при этомупустить заработка, оттого и принял участие в похищении.

Марию больно поразила глубокая печаль, прозвучавшая в словахСимолина: «Умерла графиня Строилова!»

Впрочем, проницательный дипломат не дал пожару возмущенияразгореться в сердце своей собеседницы и поспешил объясниться: