Все-таки к водке он не привык.

Слишком недавно она вошла в обиход — три-четыре визита,десять-двенадцать поколений назад…

«Я очень устал», — набрал Визитер на клавиатуре. Посмотрел,как мелькают строчки на экране компьютера, пакующего его письмо. Скицынкашлянул за спиной:

— Слушай, серьезно, ты никуда сегодня не поедешь. Знаешь,что у нас в Москве нынче творится? Сплошные перестрелки. Сегодня в ботаническомсаду какого-то деда шлепнули.

— Его не застрелили, Степа, — Визитер сунул руку за отворотпиджака, достал пистолет.

— Ого, — Скицын взял оружие. — Газовый?

— Да, к сожалению.

— Ты рехнулся. Казахская лицензия недействительна в России.

— Плевать, — Визитер забрал оружие, встал. — Пойду я,Степан.

— Я очень не советую, — Скицын казался более чемвстревоженным. — Какой смысл, ночуй у меня! Матушка и сестра явно на дачеостались, так что никаких проблем не возникнет! — Он покачал головой: — Тыделаешь какие-то глупости, Ярик.

— Знаю, — Визитер кивнул. — Все сейчас глупо. Драться сдураками, дружить с умными, писать книги и лечить людей — все несвоевременно.Уже несвоевременно.

— А что тогда ты считаешь правильным?

— Что правильно… — Слава посмотрел в окно. — Взять мир загорло. Швырнуть на колени, чтобы каждый понял свое место. И погнать вперед, ксчастью. Пинками.

Скицын молчал, глядя на него. Тихо сказал:

— Ты ведешь себя так, словно на днях тебе явился ангел. Ивозвестил, что Господь уходит в отпуск, и поручает тебе присматривать зачеловечеством.

— Если даже и так, что в этом трагичного?

— Ничего. Просто учти, что пинки придется отвешивать и помоей внушительной заднице. Мне очень не нравится, когда меня ведут к светломубудущему.

Визитер кивнул:

— Это меня и смущает. «Что такое счастье — каждый из нихпонимал по-своему…» Пойду я, Степан.

— Я провожу тебя до остановки, — Скицын отвел взгляд. — Еслиты решительно не хочешь продолжить посиделку.

— Мне надо кое-что написать. Извини.

Ему казалось — или Визитеры уже успели так нагадить вгороде? Ярослав ехал в полупустом вагоне метро, сквозь тяжесть опьянениявсматриваясь в лица. Люди казались напуганными. Потерявшими не то что«уверенность в завтрашнем дне», а просто веру в следующий час.

Зарову хотелось узнать, чем закончилась схватка. Хотелосьуслышать ехидный комментарий Славы — и провалиться в сон. Хорошо они посидели,что ни говори. Особенно, после того как к Тиме ввалились Птицын — с криком «гдемой любимый писатель?» и Володин, молча ткнувший его под ребра и ласковосообщивший — «а, приехал, монстр…»

Хороший был вечер. С перемыванием косточек десятку егоколлег, обсуждением слепцов-издателей и придурков-книгопродавцов… из числакоторых деликатно были исключены присутствующие.

…Ярослав вышел из метро около полуночи. Не самое полезноедля здоровья время. Он пристроился к маленькой группке людей, шедших в нужномнаправлении, и прошел с ними почти до самого дома. Нырнул в тускло освещенныйподъезд, быстро поднялся по лестнице, отпер дверь.

Глупо все-таки было бы получить по затылку от какого-нибудьобкуренного юнца.

Горел свет. По всей квартире. В прихожей, в кухне, вкомнатах.

Было очень тихо. Он захлопнул дверь, шагнул.

— Слава!

Тишина.

Заров, не раздеваясь, прошел в комнату. Никого. Мелкоисписанный лист бумаги на столе, придавленный плейером. Рядом — револьвер.

Ярослав сел у стола. Опьянение пропало, словно он сунулголову под ледяную воду. Он взял листок, где его почерком были написаны чужиеслова.

«Ярик!

Наверное, мы оба знали, что это случится.

Правда?

Ведь ты не удивлен, парень. Ты — это я. Но, к счастьютвоему, ты живешь первый и единственный раз. Когда-нибудь, если есть еще что-товпереди, я вернусь, уже с частью тебя в душе. И все-таки не обольщайся.

Ты — живешь лишь раз.

Это всегда трудно — уходить. И мало кто из нас, Визитеров,на это способен.»

Ярослав вытянул из пачки сигарету, закурил, не отрываявзгляда от бумаги.

«Время, Ярик. Время. Оно не любит тех, кто умеет смотреть взавтра. И все же нуждается в нас. Так повелось. Время — великий предатель.Время — великий обманщик.

Первый раз получилось, что мы не нужны ему.

Когда и где это случилось, Ярик? Я не знаю ответа. Я боюсьего. Чем стал твой век — если он не дает надежды?

Я редко был совсем уж плохим, Ярик. Нет, конечно, былиВизиты — о которых тебе лучше не знать. Которые я сам боюсь вспомнить.

Время — предатель, время выбирает наши судьбы…

И все же, поверь, я не самый плохой из пришедших в этот раз.

Хотя бы потому, что выхожу из игры.

Не говори мне — предатель. Я просто устал. Я просто ни вочто больше не верю. Я слишком ярко представил то, что уже не случится.

Не хочу лгать себе самому.

Моя — наша — победа стала бы кошмаром. Творить — да, этовсегда был риск. Не привычное добро, а шаг за очерченные рамки. И очень часто ябыл чужим, преждевременным, странным. Говорил о том, что было ненужным.Несвоевременность — клеймо творчества, его мотив. Но, по крайней мере, я верилв себя. И, приходя в следующий раз, узнавал — мир принял меня, прошлого.

В этот раз — все не так. В этот век — все не так. ТретийВизит в двадцатом столетии — и я не рискну назвать тебе имена. Почему такслучилось, почему все поменялось местами, доброта стала подлой, а творчество —лживым? Лишь Тьма неизменна… но мы уже слишком близки к ней… Не знаю, не знаю.Слишком торопливый век, слишком много боли. Слишком велико искушение — простыхрешений и быстрых побед. Мы вросли в это время, в его боль и отчаянье. Нам неубедить никого в добре — если его нет в нас.

Ты не пропадешь, если проявишь хоть капелькуприспособляемости. Без меня ты — не угроза иным Посланникам. Наоборот —возможный союзник. Выбери того, кто победит, и служи ему. Даже если ты выберешьТьму — она опустится так постепенно, что мир успеет привыкнуть. А ты станешь еепридворным певцом, Ярик. Такая уж наша судьба — продаваться.

Не привыкать.

Прощай.»

Подписи не было. Ничего больше не было.