Ярослав затушил о стол сигарету, взял плейер, одел дугунаушников. Включил перемотку — назад. Тихо сказал:

— Да нет, ты не предатель, Слава…

Он знал куда идти, но это было так мучительно больно. Такбезнадежно. Так одиноко.

Что случилось с тобой, Визитер, в этот день? Что сказал тебеСтепан, что произошло на ВВЦ, что увидел ты по дороге? Какая боль отразилась втвоей душе — если она есть… была, у тебя…

КАК ТЫ ПИШЕШЬ? Я ВРУ…

Нет, сейчас он видит его. Сидящего за столом. Фальшивонасвистывающего мелодию. Аккуратно дописывающего письмо, секунду колеблющегося,стоит ли ставить подпись… но, наверное, слишком много имен легло бы на бумагу,знакомых и давным-давно забытых, русских, английских, арабских, еврейских,китайских, ярлычки исчезнувших душ, древних прорывов за грань привычного…

Ярослав включил плейер.

Слепое время меркнувших зеркал

Мое дыханье водами объяло…

Он вышел в коридор. Секунду помедлил у двери в ванную.

НЕТ, ТЫ НЕ ПРЕДАТЕЛЬ…

Здесь тоже горел свет. Яркий и чистый.

Веревку Визитер завязал на водопроводной трубе. Вначале,наверное, узел был под самым потолком, но под тяжестью тела сполз, сдираячешуйки отслоившийся краски. Теперь Визитер полусидел на коленях, привалившисьлбом к стене. Одна рука безвольно свисала, вторая цеплялась за перехватившуюшею петлю. Словно в последний миг Посланник Творчества передумал…

— Ты не предатель, — повторил Ярослав. — Ты просто трус… тывсегда был трусом. Напористым, шумным, энергичным трусом.

Нож он взял на кухне. Острый, старательно заточенный кем-тоиз прежних жильцов. Веревка подалась сразу, разорвавшись, едва он сделалнадрез. Тело осело на пол. Глаза Визитера были открыты — словно он до концавсматривался… куда? И он улыбался. Насмешливо и торжествующе.

— Трус, — повторил Ярослав. — Трус.

Лужица на полу была совсем крошечной, Визитер, навернякапомочился, прежде чем встать на край ванны и надеть петлю. Он же не дурак,Посланник Творчества. Ему доводилось видеть самоубийц. Он старался доставитьему минимум проблем.

Вскрыть вены в теплой ванне было бы куда приятнее… но,бесспорно, гораздо грязнее.

Ярослав присел на корточки, тронул лицо. Еще теплое. Ончуть-чуть опоздал.

— Ты понимаешь, — сказал он, — это ведь не выход. Никогдавыходом не было. Ничего не решало. Ты говоришь — время… время виновато… но ведьи ты сделал его таким…

Превозмогая полночи покров

Я размыкал трепещущие вежды.

Я ведал тайну сопряженья снов

В благобагряном облаке надежды…

Я прозревал, но страшно осознал

Свой нрав, воспетый в преломленьи хлеба,

И в первый раз мучительно сказал —

Господь мой Бог, я не достоин Неба!

Голос певца заглушал все. Словно Заров говорил в пустоту, вватное облако. Ярослав стянул наушники, положил играющий плейер на тело.

— Это — тоже твоя работа, Визитер, — сказал он. — Надо былоочень постараться, чтобы смерть стала песней… Говорить, что мир плох, а мыгрязь — это так легко и так верно. Но раньше ты не искал красоты в смерти. Неискал спасения в тупиках.

Визитер улыбался, глядя сквозь него. Он ускользнул отупреков и споров. Он оставил его искать выход в одиночку.

Указав один из путей.

— Нет… — сказал Ярослав. — Все-таки нет.

В прихожей коротко пропел звонок.

— Коммандос, — Визирь шагал по кабинету, заложив левую рукуза спину, говорил коротко, отрывисто, словно лаял. — Рэмбо… Товарищ Хайретдиновдоверил тебе операцию, которая переломила бы баланс сил. В нашу пользу.

Шедченко казалось, что мир вокруг плывет.

Реально ли происходящее?

Старые стены, старая мебель, все вокруг — как декорации офильме военных лет.

— Что следовало делать товарищу Шедченко в данной ситуации?— Хайретдинов достал из кармана портсигар, вынул папиросу.

Николай даже не удивился. «Герцеговина Флор»…

— Товарищу Шедченко следовало сосредоточиться на главномпротивнике. Убийце. Отсечь его огнем. Приказать Печкину подобраться к немуближе…

— Рашид Гулямович… — Семен поднялся с дивана. Парень держалруки по швам, лицо его слегка побледнело. — Это же не обязанностьтелохранителя…

— Сидите. Сидите, товарищ Печкин. С вами разговор особый.

Глаза Семена словно покрылись стеклом. Он медленно опустилсяна диван.

— Однако, — Визирь закурил, — товарищ Шедченко предпочелвыстрелить в девушку. Перешагнуть через свои заблуждения — это похвально. Но.Она ли была в тот момент непосредственной угрозой?

— Она что-то сделала со стариком, Рашид.

Визирь вскинул голову, цепко оглядывая Николая.

— И чем же это угрожало нам? Да, если бы Визард оценилобстановку, признал заблуждения, стал на нашу сторону, имело бы смысл егозащитить. Но ведь этого не произошло. Правильно я говорю, товарищ Шедченко?

Николай кивнул. Все правильно. Луна сделана из зеленогосыра, а Земля слеплена из манной каши. На дворе — сорок первый год, и танкиГудериана рвутся к Москве. Сейчас Хайретдинов качнет головой и скажет:«Лаврентий Павлович, обратите внимание…» В углу слепо блеснет пенсне…

— Николай Иванович, как можно совершать подобные промахи?

— Я не допускал и мысли, что ей не страшны пули.

— Должны были допускать! Обязаны были допускать! Все! И чтоона умеет летать, и что ваши пули — из навоза слеплены.

Хайретдинов вздохнул, сел за письменный стол. Спросил:

— Что прикажите делать товарищу Хайретдинову? Личноотправиться в погоню?

— Я кровью искуплю свою вину…

Он ли это сказал? Черт возьми? Он никогда не оглядывался наначальство — потому и сидел в полковниках, а не стал очередным украинскимгенералом. Откуда, из каких глубин, всплыли слова? Полстолетия — это не время?Поколения — это не дистанция? Он ли здесь стоит — или его вояка-дед, до самойсмерти гордившийся, что видел товарища Сталина?

Хайретдинов потер лицо. Непонимающе посмотрел на свою левуюруку. Потряс головой.

— Ладно, чушь, — изменившимся тоном сказал он. — Поздно теперьразбор полетов проводить… Семен!