В Кармел-вэлли царила полная тишина. Члены маленькой общины– Лестат, Луи, Габриэль – испытывали невыразимое словами счастье от того, чтособрались вместе. Избавившись от грязной одежды, Лестат облачился вблистательный вампирский наряд и даже небрежно перекинул через плечо черныйбархатный плащ. Габриэль говорила возбужденно и все время рассеянно расплеталаи заплетала светлую косу. А Луи, самый человечный из всех, молчаливый, но доглубины души взволнованный присутствием этой пары, казалось, попроступогружался в транс при виде каждого самого обычного их жеста.

В любой другой момент подобное счастье тронуло бы Хаймана доглубины души! Он бы захотел коснуться их рук, заглянуть им в глаза, рассказатьим о себе и о том, что видел, он был бы рад просто находиться рядом с ними.

Но она была совсем близко. И ночь еще не завершилась.

Небо побледнело, и по полям поползло первое утреннее тепло.Чуя приближение света, все живое зашевелилось. Качнулись деревья, медленноначали разворачиваться листья.

Хайман стоял под яблоней и следил, как меняется густотатеней; прислушивался к звукам утра. Она здесь – в этом он ни секунды несомневался.

Она умело и тщательно скрывала свое присутствие. Но Хайманаей не провести. Он стоял на страже; ждал, слушая смех и голоса маленькойобщины.

Лестат обнял на пороге свою мать – она собралась уходить.Зачесав назад светлые волосы, она стремительно вышла навстречу серому утру –беззаботный странник в запыленном, потрепанном хаки. Рядом с ней – черноволосыйкрасавчик Луи.

Хайман видел, как они пересекали травянистую лужайку –женщина отправилась в поле, где намеревалась найти себе убежище для сна подземлей, а мужчина вошел в прохладный темный флигель. В нем, несомненно, былакакая-то утонченность; она чувствовалась даже в том, как он проскользнул поднастил, как улегся там, словно в могиле, как сложил руки, мгновенно проваливаясьв полную темноту.

А женщина… Она с потрясающей стремительностью выкопала длясебя глубокое потайное укрытие, листья тут же улеглись на место, словно ее тами не было. Земля приняла в себя ее вытянутые руки, склоненную голову, и онаокунулась в сон о близнецах, вернулась к джунглям и реке, которых никогда невспомнит.

Пока все в порядке. Хайман не желал им гибели, не хотел,чтобы и они вспыхнули словно свечки. Чувствуя безмерную усталость, онприслонился спиной к стволу и вдохнул едкий аромат зеленых яблок.

Зачем она здесь? И где прячется? Едва он сосредоточился наэтой мысли, как тут же услышал тихий светлый звук ее присутствия – в чем-тосродни звуку современных моторов, – она словно шептала что-то о себе и освоей смертоносной силе.

Наконец из дома показался Лестат; он поспешил к своемулогову за акациями, у склона холма. Открыв потайную дверь, он спустился поземляным ступенькам в сырое помещение.

Это означает, что все они до вечера могут наслаждатьсяпокоем – пока он не принесет дурные вести.

Солнце готово было вот-вот выйти из-за горизонта, ужепоявились первые лучи, всегда лишавшие Хаймана четкости зрения. Мир постепенноутрачивал определенность линий и очертаний, и потому он сосредоточил вниманиена мягких красках фруктового сада. Он на миг закрыл глаза, понимая, что нужноидти в дом и найти какое-нибудь прохладное, затененное место, где его непобеспокоят смертные.

А когда солнце сядет, он будет ждать их пробуждения. Онповедает им все, что знает; расскажет об остальных. С внезапным приступом боли онвспомнил о Маэле и Джесс, которых так и не смог найти – их словно поглотиласама земля.

Он вспомнил о Маарет и чуть не заплакал. Но он уже шел кдому. Солнце грело ему спину; ноги тяжелели. Завтра ночью, что бы ни произошло,он не будет одинок. Он будет с Лестатом и его соратниками; а если они егоотвергнут, он разыщет Армана. Или отправится на север, к Мариусу.

Сначала он услышал звук – точнее, громкий рев. Он обернулся,прикрывая глаза от восходящего солнца: в воздух взлетели огромные комья земли.Акации закачались, как в грозу, затрещали ветки, вывернутые с корнями стволыповалились в беспорядочную кучу.

Сверкнув темной молнией, из-под земли стремительно подняласьцарица в своих развевающихся на ветру одеяниях и с невероятной скоростьюпомчалась на запад, подальше от рассвета. В ее руках безжизненно болталосьобмякшее тело Лестата.

Изо рта Хаймана невольно вырвался громкий крик и далекоразнесся над всей застывшей долиной. Значит, она забрала своего возлюбленного!

О, бедный возлюбленный, о, бедный прекрасный золотоволосыйпринц…

Но уже некогда думать, действовать или разбираться всобственном сердце. Он бросился к дому, ибо солнце уже пронзило облака игоризонт превратился в пылающий ад.

Дэниел шевельнулся в темноте. Сон приподнялся, как одеяло,которое его чуть было не раздавило. Он увидел, как блеснули глаза Армана.Услышал, как Арман шепнул:

– Забрала.

Джесс громко застонала. Невесомая, она плыла в жемчужномполумраке. Она увидела две поднимающиеся в воздух фигуры: Мать и Сын словнослились в танце. Они походили на возносящихся к Небесам святых под куполомцеркви. Губы шевельнулись и беззвучно произнесли лишь одно слово: «Мать».

Глубоко подо льдом Пандора и Сантино заснули в объятиях другдруга. Пандора расслышала звук. До нее донесся крик Хаймана. Она увиделаЛестата с закрытыми глазами и запрокинутой головой – он поднимался вверх вобъятиях Акаши. Черные глаза царицы не отрываясь вглядывались в его лицо. Отужаса у Пандоры замерло сердце.

Мариус закрыл глаза. Больше он не мог сопротивляться.Наверху выли волки; ветер рвал стальную крышу. Сквозь буран пробивались слабыелучи солнца, словно воспламеняя кружащийся снег, и он чувствовал, как черезлед, слой за слоем, спускается вялое тепло, от которого немеет тело.

Он увидел в ее руках спящего Лестата; она поднялась в небо.

– Остерегайся ее, Лестат, – прошептал он споследним сознательным вздохом. – Опасность!

Хайман растянулся на прохладном ковре и уткнулся лицом вруку. Моментально начался сон, мягкий, шелковистый сон о летней ночи в красивомместе, где над городскими огнями простиралось огромное небо, и все онисобрались вместе, эти бессмертные, кого он теперь знал по имени и кому отдалсвое сердце.

Спрячь меня

от меня.

Скрой мое

унижение —

ведь большую

часть жизни

толку от меня,

что от мертвого.