Отойдя от нее на несколько шагов, я увидел груды обломковмебели, когда-то наполнявшей дом. Сделанные руками средневековых мастеровтяжелые скамьи и табуреты были столь прочными, что даже удивительно, как их все-такиудалось сломать, – так мощные деревья, упавшие в лесу, остаются тамвеками, покрываются мхом и становятся мостами через ручьи. Значит, вещи несгнили. Сохранились даже старые шкатулки и доспехи. О да, доспехи, призракибылой славы! Сквозь пыль проглядывали цветные пятна. Гобелены. А вот онисовершенно испорчены.

Должно быть, во время революции эти вещи перенесли сюда длясохранности. А позже лестница обвалилась.

Я подошел к одному из узких окон и выглянул наружу. Внизу,на склоне горы, светились редкие электрические огни маленького городка. Поузкой дороге мчалась вниз машина. Современный мир… Совсем рядом – и так далеко.Замок превратился в призрак себя самого.

– Зачем ты привела меня сюда? – спросил я. –Мне больно видеть это, не меньше, чем все остальное.

– Взгляни на доспехи, – сказала она. – И нато, что лежит у твоих ног. Помнишь оружие, которое ты взял с собой, когдаотправился убивать волков?

– Да. Помню.

– Посмотри на них еще раз. Я дам тебе новое оружие,бесконечно более сильное, которым ты будешь убивать во имя меня.

– Убивать?

Я посмотрел на сваленное в кучу оружие. Оно заржавело и,видимо, совсем пришло в негодность, за исключением старой шпаги тонкой работы –она принадлежала моему отцу, который получил ее от своего отца, а тому еепередал его отец, и так далее, вплоть до эпохи Людовика Святого. Господскаяшпага, которой я, седьмой сын, воспользовался в то далекое утро, когда, словносредневековый принц, выехал убивать волков.

– Но кого я буду убивать? – спросил я.

Она приблизилась. Ее милое лицо буквально светилосьневинностью. Она сдвинула брови, и на секунду на лбу образовалась маленькаявертикальная складка, а потом лицо вновь обрело прежнюю безукоризненнуюгладкость.

– Я хотела бы, чтобы ты повиновался мне, не задавая вопросов, –ласково сказала она. – Понимание придет потом. Но ты не такой.

– Нет, – признался я. – Я никогда не могникому повиноваться, во всяком случае долгое время.

– Какой бесстрашный, – улыбнулась она.

Она изящно открыла правую руку; неожиданно в ней оказаласьшпага. Кажется, я почувствовал движение шпаги к ее руке – едва ощутимуюперемену в атмосфере, не более. Я пристально смотрел на нее, на усыпанныедрагоценными камнями ножны и бронзовую рукоять – разумеется, в форме креста. Снее все еще свисал ремень, тот, что я купил специально для этой шпаги вкакое-то далекое лето, ремень из крепкой кожи и пластинок стали.

Чудовищное оружие, пригодное как для того, чтобы наноситьудары, так и для того, чтобы рубить или пронзать. Я вспомнил, насколько тяжелабыла для меня эта шпага и как болела рука, когда я размахивал ею, отбиваясь отнападавших волков.

Но откуда мне знать о таких битвах? Я рыцарем не был. Этиморужием мне довелось воевать только со зверями. Мой единственный моментсмертной славы – и что он принес? Восхищение проклятого кровопийцы, выбравшегоменя своим наследником.

Она вложила шпагу мне в руки.

– Теперь она не покажется тебе тяжелой, мойпринц, – сказала она. – Ты бессмертен. Воистину бессмертен. Моя кровьпринадлежит тебе. И во имя меня ты будешь использовать свое новое оружие также, как прежде использовал эту шпагу.

Дотронувшись до шпаги, я содрогнулся, словно она до сих порхранила скрытое воспоминание о том, чему стала свидетелем. Я вновь увиделволков, увидел, как сам я стою в почерневшем замерзшем лесу, готовый убивать.

И увидел себя в Париже год спустя, лишенного жизни,бессмертного монстра, – и все по милости волков. «Убийца Волков» – такназвал меня вампир. Он выбрал меня из толпы, потому что я победил чертовыхволков, а потом с такой гордостью гулял в подбитом их мехом плаще по зимнимпарижским улицам.

Почему я до сих пор испытываю такую горечь? Разве я хочубыть мертвым и лежать на деревенском кладбище? Я еще раз бросил взгляд в окно,на покрытый снегом склон. Разве сейчас происходит не то же самое? Меня любят зато, каким я был в те ранние бездумные смертные годы. И опять я спросил:

– Но кого – или что – мне убивать?

Ответа не последовало.

Я вновь вспомнил бедняжку Беби Дженкс и всех погибшихвампиров. Мне хотелось всего лишь немного повоевать с ними, но теперь все ониуничтожены. Все, кто откликнулся на вызов, – все! Я увидел, как горит домобщины в Стамбуле; увидел древнего вампира, которого она выследила и медленносжигала, а он пытался сопротивляться и перед смертью проклял ее. Я опять плакал.

– Да, я отняла у тебя зрителей, – сказалаона. – Я спалила арену, на которой ты стремился блистать. Я похитилабитву! Но как ты не понимаешь, что я предлагаю тебе нечто гораздо большее, то,о чем ты и помыслить не мог. Мой принц, я предлагаю тебе весь мир.

– Как это?

– Перестань проливать слезы по Беби Дженкс и по самомусебе. Подумай о смертных, которых следует оплакивать. Вообрази тех, ктострадает на протяжении долгих и мрачных веков – жертв голода, лишений инепрестанного насилия. Жертв бесконечной несправедливости и бесконечныхкровопролитий. Как же ты можешь оплакивать расу монстров, которые безруководства и цели разыгрывают дьявольский гамбит с каждым смертным, ктопопадается им на пути!

– Я знаю. Я понимаю…

– Разве? Или стремишься уйти от всего этого и ищешьубежища в символических играх? Символ зла в твоей рок-музыке… Это пустяки, мойпринц, сущие пустяки.

– Почему же ты не убила меня вместе со всемиостальными? – Мне хотелось, чтобы вопрос прозвучал вызывающе, но тонполучился скорее жалким, чем воинственным. Пальцами правой руки я крепкосхватился за эфес шпаги и вообразил, что на ней до сих пор осталась засохшаяволчья кровь. Я вытянул клинок из кожаных ножен. Да, волчья кровь. – Ведья ничуть не лучше их. Зачем же ты нас пощадила?

Меня остановил страх. Отчаянный страх за Габриэль, Луи иАрмана. За Мариуса. Даже за Пандору и Маэла. Страх за себя самого. Любоесущество будет до последнего бороться за свою жизнь, даже если ей нетоправдания. Я хотел жить! Всегда хотел.