— Его звали Георгий, как звали в миру — не знаю. Худой, высокий, с аккуратной окладистой темной бородой. Он весь был аккуратным, очень сдержанным, скупые движения, неулыбчивый, всегда с одним и тем же предельно учтивым и внимательным выражением лица, глаза блеклые, как линялые джинсы, губы не просто красные — алые, словно в крови. Он не отталкивал, но и не притягивал… Не с первого взгляда, по крайней мере. Говорил тихо, ровно, практически безэмоционально. В то время священником быть… Я и роды принимал, отпевал, благословлял, женил, крестил, лечил, времени мало проводил в самой церкви, постоянно куда-то ездил. В тюрьму… — Волков тряхнул головой, уходя от меня еще дальше в свое тогда. — Я поздно заметил, что что-то не так. Слишком поздно. Через полгода примерно, когда вдруг понял, что на службе большая часть церкви пуста. Просто пуста. Люди куда-то делись, словно испарились. Месяца за два до того, как я это заметил, в соседних деревнях начались убийства. Не кровавые, не странные, почти бытовуха. Муж убил жену, сваху утопил свояк, любовник — любовницу, мужики не поделили бутыль, кому-то не вернули долг, кто-то приревновал. Но… их просто было много. Неожиданно много. Убийц находили легко, они признавались, ничего не скрывали, «черт попутал» говорили они. И знаешь, это действительно был черт — демон. Он не был в самом Георгии, но действовал через него. Когда я очнулся… Опоздал я, Мара. Но боролся, за каждого из них боролся, ходил в каждый дом, стучался в каждую дверь, а они не верили, не пускали. Даже экзорцизм пробовал, боялся дико, руки тряслись, пришлось идти против церкви, потому что разрешения мне не дали. Мой храм опустел, я сам стал практически одержимым. И все пытался, бился… и терял веру, ту, которую знал, понимал. В конечном итоге в церкви кроме меня осталось только десять человек. Тогда он ко мне и пришел… Стоял у ворот, ждал, когда выйду.

— И ты вышел, — я сжала свои руки вокруг его ладони.

— В конечном итоге, — кивнул Ярослав. — Он приходил целую неделю. Я вышел к нему в пятницу, шестого марта. Мы поговорили, говорили долго. Он собирал души, в том смысле, что заставлял их поверить не только в Бога, но и в Дьявола, поверить в ад. Ты же знаешь…

— Знаю, — кивнула, не отводя глаз, хотя очень хотелось, взгляд Змеева стал по-настоящему тяжелым, практически невыносимым. — Чтобы попасть в ад, надо верить в то, что ты попадешь в ад.

— Я узнал только тогда. Он не заставлял их грешить, но… говорил, что врать не так страшно, что измена — не измена, а воля божья, испытание, план… что Бог все простит. Читал… Георгий даже рассказывал на проповедях то же, что и я, но всегда говорил, что Бог все простит. Все. Абсолютно. Всегда. Как оказалось, любую проповедь, любую веру можно извратить. Я проиграл…

— Что ты сделал? — тихо спросила.

— Предложил свою душу вместо их.

— Он согласился?

— Да. В конечном итоге. Вернулся ко мне с ответом от «хозяина» через три дня. Я неделю метался как в лихорадке, не спал, не ел, молился. Последние молитвы к Нему были самыми отчаянными и самыми безнадежными. Как заведенный молился о прощении, о том, чтобы уберег, сохранил приход, помог людям. В последний день рясу снимал, как в тумане, а вот с крестиком расстаться так и не решился… Я все еще верил. Тогда все, что у меня оставалось — это вера. Я думал, что отшельник меня просто убьет, но он привел меня к себе, сказал, что убить себя я должен сам. Мне надо было совершить величайший грех — отнять жизнь, подаренную Богом. Обычный нож, старый, ржавый. Никаких свечей. Только крест перевернутый у моих ног, гнилые, черные доски пола, запах сырости и затхлости, пылинки в воздухе. Руки не тряслись, голова не кружилась, в тот момент все было очень четким. Я заставил его поклясться, что он и его хозяин уйдут, и всадил себе в сердце нож. В первые мгновения даже боли не было. Георгий стоял и смотрел, смотрел, словно старая кастелянша — с заведомым укором, обещанием наказания. Правда, смотрел так недолго, ровно до того момента, как началась моя агония. Началась с горла, будто раскаленный свинец залили… И этот свинец словно стекал дальше, к груди, животу, рукам, ногам. Я катался по вонючему дряхлому полу, скреб ногтями доски, сжимал свой крестик и выл. Не было страха, не было желания вернуть все назад, была просто боль, и мне очень хотелось, чтобы она закончилась. Я не понимал, что происходит, впрочем, Георгий тоже не понимал.

— Демон… — я сглотнула горькую слюну, голос дрожал.

— …обманул, — спокойно, слишком спокойно подтвердил Волков. — На то он и демон. Он не хотел меня убивать, и душа ему моя была не нужна. Вместо меня демон убил Георгия, а в меня подсадил паразита — гада, полагал, что бывший священник в качестве слуги — шутка, достойная самого Всевышнего, тонкое издевательство.

— Вот только ты не стал его слугой, — погладила я Волкова по щеке. Мужчина медленно «возвращался» ко мне.

— Не стал. Когда понял, что что-то не так, начал искать того, кто мог бы помочь, объяснить. Дрался за собственный разум и тело. Кровь оборотня помогла. В церковь вернуться не смог, хотя надеялся до последнего, но все равно верил, только уже по-другому. Очень многое пришлось пересмотреть. Тяжелее всего было бороться с голодом. Гад очень падок на безумие. Не уверен, знал ли об этом сам демон. Может и знал, может находил это тоже забавным. Не уверен, — повторил Ярослав, качая головой. — Он приходил ко мне несколько раз, соблазнял, уговаривал, обещал. Я не велся, его план проваливался, он злился, а я боролся с паразитом внутри. Мне помог, как это ни странно, действительно монах-отшельник. Грек. Помог оборвать все связи с демоном, помог выжить и не стать чудовищем, марионеткой. Тогда ко мне полностью и пришло это понимание веры, переосмысление. Пришлось заново принимать себя и окружающих, учиться жить. И как-то… Очень хотелось подложить демону еще большую свинью. За все. За себя в том числе.

— Ты нашел хороший способ.

Ярослав почти вернулся, его лицо перестало напоминать окаменевшую маску, взгляд был снова ясным.

— О да. Надеюсь, он бесится.

— А твои прихожане?

— Пришли назад, к новому священнику, но к старой вере. Так что, как и говорил, паству спасти все же удалось.

— Ты поступил очень глупо, — не выдержала я, обнимая Ярослава, шепча в самое ухо. — Ты…

— Я знал, на что шел. Знал, что в церковь мне не вернуться в любом случае уже никогда, — он обнял меня в ответ, медленно и осторожно перетянул к себе на колени. — И я ни о чем не жалею. Никогда не пожалею.

— Невозможный, — прошептала, целуя Ярослава. — Просто невозможный…

— Кто бы говорил, — выдохнул мужчина. — Это ты нефилим.

— Может, ваш убийца такой же, как ты? Может, в нем тоже паразит?

— Была такая мысль, но…

— Что? — поторопила я Ярослава, когда пауза затянулась.

— Гад узнал бы своего. А здесь… Я пробовал ощутить его безумие, пробовал несколько раз разобрать его на составляющие, чтобы понять, с чем имею дело, — Волков покачал головой. — Но ничего не вышло. Оно какое-то цельное. Всеобъемлющее и очень-очень старое, хотя я уверен, что убийце не больше сорока. Ошун сказала, что им завладел лоа…