Мимо жующих пирожные матрон они направились на звуки скрипкив ресторан «Палм Корт». Кизия уверенно вела его через умопомрачительные холлы.Слышалась японская, испанская, шведская речь, звучал французский. Музыканапомнила Алехандро старые фильмы с Гретой Гарбо. «Плаза» был еще болеевнушительным, чем «Фермой», и в нем было больше жизни.

Они остановились у входа. Кизия заглянула в огромныйроскошный зал, отделанный деревом. Оттуда открывался прекрасный вид на парк.Длинный бар выглядел очень заманчиво.

— Луи!

Она сделала знак приближающемуся с улыбкой метрдотелю.

— Мадемуазель Сен-Мартин, comment ca va! Quel plaisir!(Как дела? Какой сюрприз! (франц.).).

— Хелло, Луи. Не могли бы вы пристроить нас куда-нибудьв укромное место? Мы не очень одеты.

— Нет проблем!

Он встретил их столь радушно, что у Алехандро не было и тенисомнения в том, что они могли, а может, и должны были прийти абсолютно голыми.

Они сели за маленький столик в углу, и Кизия набросилась наорешки.

— Ну, тебе нравится?

— Это нечто! — сказал он почтиблагоговейно. — Ты часто бываешь здесь?

— Раньше бывала часто. Насколько было возможно. Женщиныздесь не всегда желанны.

— Бар для холостяков?

— Ты почти угадал. Она усмехнулась.

— Для голубых, дорогой, для голубых. Можно сказать, чтоэто самый элегантный в Нью-Йорке бар для гомосексуалистов.

Он рассмеялся в ответ и посмотрел по сторонам. Она былаправа. Их можно было заметить то тут, то там, а когда Алехандро пригляделсяповнимательнее, то понял, что их здесь довольно много. Они, безусловно,выглядели самыми элегантными в этом зале. Все остальные, напоминающие солидныхбизнесменов, являли собой довольно скучную картину.

— Знаешь, Кизия, побывав здесь, я, кажется, понял,почему ты закрутила любовь с Люком. Я всегда удивлялся. Не потому, что Лукас недостоин, но мне казалось, ты найдешь какого-нибудь юриста с Уолл-стрита.

— Какое-то время так и было. Он оказалсягомосексуалистом.

— Господи!

— Да. А что ты, собственно, имеешь в виду, говоря«здесь»?

— Только то, что мужчины твоего круга не очень менявпечатляют.

— Меня тоже. Это всегда было проблемой.

— А что теперь? Вернешься на круги своя?

— Не знаю, смогу ли, да и нужно ли это? Скорее всегобуду ждать, когда выпустят Люка. Он промолчал, и они снова заказали виски.

— А как насчет Эдварда? Ты с ним помирилась?

Алехандро содрогнулся при воспоминании о его полубезумномголосе в телефонной трубке там, в «Фермоне», после суда.

— С этим покончено. Я не думаю, что он когда-нибудьпростит мне скандал. Я думаю, что для него это было ударом, потому что вкакой-то степени он меня воспитал. Наконец-то все утихло в газетах. Люди начализабывать. Я уже представляю собой старую новость. — Она пожала плечами иотпила виски. — Кроме того, мне вообще многое прощается. Когда тыдостаточно богата, люди считают тебя эксцентричной и забавной, а если у тебянет денег — извращенкой. Это отвратительно, но это так. Ты бы ахнул, если бызнал, из каких ситуаций приходилось выбираться моим друзьям. Что тамскандальный роман с Люком!

— Тебя трогает отношение людей к Лукасу?

— Не сказала бы. Это касается только меня. За последниенесколько месяцев многое изменилось. В основном я сама. И это хорошо. Эдвард,например, относился ко мне как к ребенку.

Алехандро хотел сказать, что он тоже, но промолчал. Онадействительно вызывала такие чувства. В какой-то степени это объяснялось,вероятно, ее ростом и кажущейся хрупкостью.

Выпив по третьему виски на пустой желудок, они ушли,испытывая необыкновенную легкость.

— Ты знаешь, что смешно?

Она смеялась так сильно, что еле могла устоять на ногах.Холодный воздух отрезвил их немного.

— Что смешно?

— Не знаю. Все…

Она все смеялась, а он смахнул слезы, выступившие и отхолода и от смеха.

— Слушай, не хочешь поехать в кабриолете?

— Хочу.

Они сели, и Алехандро попросил кучера отвезти их к домуКизии. Коляска была очень уютной. Они прикрыли ноги меховым пледом из старогоенота и, согретые виски и енотом, веселились всю дорогу.

— Хочешь, я скажу тебе один секрет, Алехандро?

— Конечно. Я обожаю секреты.

Он крепко держал ее, чтобы она не выпала. В конце концов,этот предлог, чтобы прикоснуться к ней, ничуть не хуже, чем любой другой.

— С тех пор как я вернулась, я каждую ночь пьяная.

Сам в тумане от виски, он посмотрел на нее и покачалголовой.

— Это глупо. Я не позволю тебе так себя вести.

— Ты такой милый, Алехандро. Я тебя люблю.

— И я тебя.

Так, сидя рядышком, они доехали до ее дома, не проронивбольше ни слова.

Он заплатил за роскошное «такси», и они, продолжая смеяться,поднялись на лифте к ней.

— Ты знаешь, я слишком пьяна, чтобы готовить.

— А я слишком пьян, чтобы есть.

— Я тоже.

— Кизия, тебе-то надо поесть.

— Потом. Хочешь прийти завтра пообедать?

— Я буду здесь и прочту тебе лекцию. Он попыталсясказать это строго, но у него ничего не получилось, и она засмеялась.

— Тогда я тебя не впущу.

— А я тогда лопну от злости… Они закатились от смеха, ион поцеловал ее в кончик носа.

— Мне пора. Увидимся завтра. Обещаешь мне?

— Что?

Он неожиданно посерьезнел.

— Больше не пить сегодня, Кизия. Обещаешь?

— Я… хорошо.

Она не собиралась сдержать своего обещания. Проводила его долифта, радостно помахала и, вернувшись на кухню, достала остатки вчерашнеговиски. Она очень удивилась, как мало там оставалось. Это было странно, но,когда она плеснула остатки в высокий стакан с кубиком льда, ей вдругвспомнились похороны Тиффани. He лучший способ ухода из жизни, но по крайнеймере все выглядит не так безобразно, как в других случаях. Пить — хотя бы небезобразно… нет… не очень… или очень? Но ей уже было все равно, она улыбнуласьсама себе и осушила стакан.

Зазвонил телефон, но она и не подумала снять трубку. Это немог быть Люк. Даже пьяная, она это помнила. Люк уехал… на Таити… на Сафари… тамнет телефонов. Но к концу недели он вернется. Она была уверена в этом. Впятницу. А сегодня… вторник? Понедельник? Четверг! Он приедет завтра. Онаоткрыла новую бутылку. Для Лукаса. Он скоро вернется.