— Да уж, — согласился Родионов, — неудобное. Что это тебятак мамаша назвала? Мамаша, что это вы мальчика так неудобно назвали?

— Это не я его назвала, — неизвестно зачем сказала Маша. Толи потому, что ей хотелось перед ним оправдываться, то ли потому, что это былаправда, — но хоть и не я, мне нравится имя Сильвестр. Сильвестр Петрович —красиво!

— Красиво, — согласился Родионов, — но не выговоришь, особеннос фамилией.

— Моя фамилия Иевлев, — похвастался Сильвестр.

— Позвольте, но Сильвестр Иевлев — это же… какой-тоисторический персонаж, — удивился Родионов. — Из книжки или из… фильма…

— «Россия молодая», — подсказала Маша мрачно. — Так и есть.Оттуда. Не ожидала, что вы вспомните.

Родионов пожал плечами. Он как-то не подумал, что Маша имеетсклонность называть своих детей именами исторических и литературных персонажей!Хорошо хоть не Петруша Гринев и не Александр Меньшиков!…

— Как здорово, что вы меня забрали, — сказал СильвестрИевлев, и Родионову показалось, что он даже хрюкнул тихонько от удовольствия.От этого самого удовольствия Вест даже не спрашивал, почему он должен ехать сматерью и ее начальником «по делам». — И машина — класс! Прикольная такая! Этоваша, да? Я знаю, что ваша, мама на ней несколько раз приезжала, но меняникогда не возила.

— Сильвестр, ты к Дмитрию Андреевичу не приставай, — велелаМаша Вепренцева строго. — Мы же договорились!

Родионов вдруг пришел в раздражение. Конечно, замечательно,когда за тобой ухаживают и от всего оберегают, но это решительно не означает,что нельзя разговаривать — или не разговаривать! — на свое личное усмотрение!

— Маш, может, я сам решу, можно ко мне приставать илинельзя? Я не сплю, и не болен, и вполне в сознании!

Она моментально замолчала и стала смотреть на дорогу.

— А правда мама классно машину водит? Даже такой здоровыйджип!

— У этого джипа имя есть, — сказал Родионов небрежно.

— Какое? — заинтересовался Сильвестр.

— Не скажу, — почему-то ответил великий писатель. — Ты жепервый раз на нем едешь!

Маша покосилась на писателя — объяснение было по меньшеймере странным, но Сильвестр, кажется, все понял.

— Мам, я есть хочу. У меня Паштет булку съел. Он незавтракал.

— Почему он не завтракал?

— У него мама уехала куда-то, он в школу сам вставал,представляешь? Ну вот и не завтракал.

— Понятно. Но есть нам все равно некогда.

И опять покосилась на великого. Великий ничего, не сердился.Почему-то ее очень смущало, что они едут втроем на машине, да еще разговариваютпро булки и про Паштета, и что это тогда такое, если не вовлечение писателя иначальника в свою частную, никому не интересную жизнь?!

— Мам, а как же я до вечера?! Я есть хочу! С утра хочу. КакПаштету булку отдал, так и захотел!

— Сильвестр, замолчи, — шикнула Маша. — Сейчас приедем виздательство и чего-нибудь найдем. Там столовая есть.

Сильвестр засопел над ухом у Родионова. Столовая — этозвучало как-то уж очень скучно. Хоть бы буфет. И то как-то веселее.

Маша посмотрела на него в зеркало заднего вида. У него быларасстроенная мордочка. Он имел способность моментально расстраиваться из-запустяков и так же моментально приходить в хорошее настроение.

Ее сын был рассеян, непрерывно все терял и потом шатался поквартире и ныл, что злые люди все специально от него попрятали. Он был ленив,все уроки делал за пять минут, но и этих пяти минут ему хватало, чтобы учитьсяприлично, а по некоторым дисциплинам просто блестяще, что для Маши, все наукибравшей исключительно упорством, то есть той самой чугунной задницей,оставалось загадкой. Он обладал чувством юмора, всегда был готов прийти на помощь,чувствовал ответственность за семью, в которой были одни женщины, и любилпожаловаться на то, что невыносимо устал, специально для того, чтобы егожалели. Жалость он любил не просто какую-нибудь, а деятельную — чтобы чесалиспинку, наливали чаю, делали бутерброд и давали кашу с вареньем. Он былчестолюбив и однажды, выиграв теннисный турнир, весь вечер прошатался в халате,с голой худосочной грудью, на которой болталась заслуженная «золотая медаль» изжести на триколорной ленточке. Медалью Сильвестр очень гордился.

Ему только что стукнуло двенадцать лет.

Родионов раньше его никогда не видел. Впрочем, нет, виделодин раз, когда Сильвестр приезжал к Маше на работу, то есть к Родионову домой,но она тогда быстренько вытолкала сына вон, и он, помнится, ждал мать налавочке у подъезда.

— Мам, а чего там в этой столовой, а? Я тебе сразу говорю, яборщ не буду!

— Если хочешь есть, будешь все, — отрезала Маша.

— Да не буду я борщ! Не хочу я его!

— А ты чего хочешь?

Родионов в семейную перепалку не вмешивался, помалкивал, ноМаша, вдруг осознав, что он рядом, разговоры про борщ моментально свернула.

Тут и до издательства доехали, и оказалось, что даже неопоздали.

— Я сразу к Маркову, — сказал Родионов раздраженно, кактолько Маша припарковалась и приказала сыну вылезать. Раздражение возниклооттого, что сейчас опять придется объясняться по поводу рукописи, которой какне было, так и нет. — А ты в пиар-отдел давай. И спроси про билеты.

Иногда с ним такое бывало, он любил поруководить Машейотносительно чего-то такого, что уже давным-давно не имело к нему никакогокасательства.

Вот, к примеру, спросить про билеты в Киев. Или узнать,заправляла ли она машину.

— Хорошо, Дмитрий Андреевич.

За чистыми высокими стеклами нового офисного зданияугадывалась конторка и прохладный плиточный пол, и охранники за конторкой,завидев их, издали приветливо улыбались, и в идеально промытом стекле Машапоймала отражение их троицы — очень красивое. По крайней мере, ей такпоказалось. Здоровенный, ухоженный Родионов, она сама в пиджачке и с портфелем,настоящая бизнес-леди, и Сильвестр, загребающий уличную пыль раздолбаннымикроссовками, в джинсах и майке навыпуск. На майке спереди была нарисованачудовищная морда и написано кровью «Рамштайн», а на спине загадочные символы.Впрочем, спина в стекле не отражалась.

Они вошли, и турникет послушно повернулся — знак особогоуважения охраны, которая не то что пропусков у великого не спрашивала, но ипереключала свои кнопки даже раньше, чем следовало.

Родионову нужно было на шестой этаж, а Маша с Сильвестромвышли на пятом, где располагались пресс-служба и пиар-отдел. Она не сказаланикаких напутственных привычных слов, вроде того, что «Я буду ждать вас там-тои там-то, возвращайтесь скорей», и он на миг почувствовал себя брошенным.