Однако еще до того, как выйти из дому инаправиться в лес, Шанталь знала, что никогда не решится на подобный шаг. Нопочему же именно в тот момент, который мог бы полностью изменить всю ее жизнь,обуял ее такой страх? Разве не случалось Шанталь спать с теми, кто ей нравился?Разве не кокетничала она с посетителями бара, надеясь на хорошие чаевые? Развене лгала время от времени? Разве не завидовала прежним друзьям, которые теперьпоявлялись в Вискосе лишь под Новый год, чтобы проведать родных?

Она изо всех сил стиснула в пальцах слиток,поднялась на ноги, чувствуя слабость и отчаяние, снова спрятала золото в ямку иприсыпала землей. Нет, она не способна на такое — и дело тут не в том, честнаяона или нет, а в ужасе, обуявшем ее. В эту минуту она ясно осознала, чточеловек не может осуществить свои мечты в двух случаях: когда они совершеннонесбыточны и когда после того, как колесо судьбы делает внезапный оборот, онипревращаются в нечто вполне осуществимое, да только ты к этому не готов. Тогдавот и охватывает тебя страх перед дорогой, ведущей неведомо куда, перед жизнью,бросающей тебе неведомые вызовы, перед возможностью того, что все привычное иустоявшееся сгинет бесследно и навсегда.

Люди хотят все изменить и одновременно хотят,чтобы все оставалось прежним, таким, как раньше. Шанталь не знала, почему этопроисходит, но именно это и происходило с ней сейчас. Быть может, она слишкомсильно привязалась к Вискосу, слишком привыкла к тому, чтобы ощущать себя побежденной,— и любой шанс на победу сделался для нее неподъемной тяжестью, невыносимымбременем.

Она не сомневалась, что чужестранцу надоестждать от нее ответа и скоро — может быть, уже сегодня к вечеру — он решитостановить свой выбор на ком-нибудь еще. Но страх пересиливал желание изменитьсвою участь.

Руки, совсем недавно державшие слиток золота,должны будут снова взять швабру, мочалку, половую тряпку. Шанталь повернуласьспиной к закопанному сокровищу и направилась в город: там, в гостинице, ее ужеподжи дала слегка раздраженная хозяйка, которой девушка обещала прибраться вбаре до того, как проснется единственный постоялец.

Опасения Шанталь не подтвердились —чужестранец не уехал. В тот же вечер она увидела его в баре: он был как никогдаоживлен и обходителен, рассказывал о своих приключениях, не вполнеправдоподобных, но по крайней мере ярко и насыщенно пережитых им в воображении.И, как вчера, взгляды их безразлично скрестились лишь в ту минуту, когда онрасплачивался за угощение.

Шанталь была измучена и мечтала лишь о том,чтобы все ушли пораньше. Однако чужестранец был сегодня особенно в ударе ирассказывал все новые и новые случаи, а завсегдатаи слушали его внимательно,заинтересованно и с тем уважением, больше похожим на смиренную ненависть,которое сельские жители испытывают к горожанам, полагая, что они — умнее,образованнее, современнее, культурнее и во всем разбираются лучше.

«Дурачье, — подумала Шанталь. — В толк невозьмут, как они важны. Не понимают, что каждый раз, когда в любом уголке миракто-нибудь подносит ко рту вилку, он может сделать это лишь благодаря жителямВискоса и им подобным — всем, кто работает с утра до ночи, кто в поте лица,превозмогая усталость, с бесконечным терпением обрабатывает землю и ходит заскотиной. Они нужней миру, чем жители больших городов, а чувствуют — и ведут —себя как неполноценные, никчемные и сознающие свою никчемность существа».

Чужестранец между тем явно собиралсяпродемонстрировать, что его культура весит больше и стоит дороже, чем тяжкийтруд людей, сидевших в баре. Он показал на украшавшую стену картину:

— Знаете, что это такое? Одно из самыхзнаменитых в мире полотен: оно принадлежит кисти Леонардо да Винчи и изображаеттайную вечерю — последний ужин Иисуса с апостолами.

— Не может быть! — воскликнула хозяйка. —Неужели такая знаменитая картина?! Мне она обошлась очень дешево.

— Но это ведь всего лишь репродукция: самакартина находится в одной церкви, расположенной далеко отсюда. Об этой картинесуществует легенда — если угодно, я мог бы рассказать.

Присутствующие изъявили согласие, а Шантальснова почувствовала жгучий стыд за то, что стоит здесь и слушает, как этотпроходимец щеголяет своей бесполезной образованностью для того лишь, чтобыпоказать — он знает больше других.

— При создании этой картины Леонардостолкнулся с огромной трудностью: он должен был изобразить Доб ро, воплощенноев образе Иисуса, и Зло — в образе Иуды, решившего предать его на этой трапезе.Леонардо на середине прервал работу и возобновил ее лишь после того, как нашелидеальные модели.

Однажды, когда художник присутствовал навыступлении хора, он увидел в одном из юных певчих совершенный образ Христа и,пригласив его в свою мастерскую, сделал с него несколько набросков и этюдов.

Прошло три года. «Тайная вечеря» была почтизавершена, однако Леонардо пока так и не нашел подходящего натурщика для Иуды.Кардинал, отвечавший за роспись этого собора, торопил его, требуя, чтобы фрескабыла закончена как можно скорее.

И вот после многодневных поисков художникувидел валявшегося в сточной канаве человека — молодого, но преждевременноодряхлевшего, грязного, пьяного и оборванного. Времени на этюды уже неоставалось, и Леонардо приказал своим помощникам доставить его прямо в собор,что те и сделали.

С большим трудом его притащили туда ипоставили на ноги. Он толком не понимал, что происходит, а Леонардозапечатлевал на холсте греховность, себялюбие, злочестие, которыми дышало еголицо.

Когда он окончил работу, нищий, который кэтому времени уже немного протрезвел, открыл глаза, увидел перед собой полотнои вскричал в испуге и тоске:

— Я уже видел эту картину раньше!

— Когда? — недоуменно спросил Леонардо.

— Три года назад, еще до того, как я всепотерял. В ту пору, когда я пел в хоре и жизнь моя была полна мечтаний,какой-то художник написал с меня Христа.

Чужестранец довольно долго молчал, устремивглаза на священника, который пил свое пиво, но Шанталь знала, что его словапредназначаются ей.

— Может быть, у Добра и у Зла — одно и то желицо. Все зависит лишь от того, когда встречаются они на пути каждого из нас.