– Когда мы приехали, то долго отыскивали дедушку, – отвечалаНелли, – но никак не могли отыскать. Мамаша мне и сказала тогда, что дедушкабыл прежде очень богатый и фабрику хотел строить, а что теперь он очень бедный,потому что тот, с кем мамаша уехала, взял у ней все дедушкины деньги и не отдалей. Ока мне это сама сказала.

– Гм... – отозвался старик.

– И она говорила мне еще, – продолжала Нелли, все более иболее оживляясь и как будто желая возразить Николаю Сергеичу, но обращаясь кАнне Андреевне, – она мне говорила, что дедушка на нее очень сердит, и что онасама во всем перед ним виновата, и что нет у ней теперь на всей земле никого,кроме дедушки. И когда говорила мне, то плакала... «Он меня не простит, –говорила она, еще когда мы сюда ехали, – но, может быть, тебя увидит и тебяполюбит, а за тебя и меня простит». Мамаша очень любила меня, и когда этоговорила, то всегда меня целовала, а к дедушке идти очень боялась. Меня жеучила молиться за дедушку, и сама молилась и много мне еще рассказывала, какона прежде жила с дедушкой и как дедушка ее очень любил, больше всех. Она емуна фортепьяно играла и книги читала по вечерам, а дедушка ее целовал и много ейдарил... все дарил, так что один раз они и поссорились, в мамашины именины;потому что дедушка думал, что мамаша еще не знает, какой будет подарок, амамаша уже давно узнала какой. Мамаше хотелось серьги, а дедушка все нарочнообманывал ее и говорил, что подарит не серьги, а брошку; и когда он принессерьги и как увидел, что мамаша уж знает, что будут серьги, а не брошка, торассердился за то, что мамаша узнала, и половину дня не говорил с ней, а потомсам пришел ее целовать и прощенья просить...

Нелли рассказывала с увлечением, и даже краска заиграла наее бледных больных щечках.

Видно было, что ее мамаша не раз говорила с своей маленькойНелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая ицелуя свою девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над ней,а в то же время и не подозревая, с какою силою отзовутся эти рассказы ее вболезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.

Но увлекшаяся Нелли как будто вдруг опомнилась, недоверчивоосмотрелась кругом и притихла. Старик наморщил лоб и снова забарабанил постолу; у Анны Андреевны показалась на глазах слезинка, и она молча отерла ееплатком.

– Мамаша приехала сюда очень больная, – прибавила Неллитихим голосом, – у ней грудь очень болела. Мы долго искали дедушку и не моглинайти, а сами нанимали в подвале, в углу.

– В углу, больная-то! – вскричала Анна Андреевна.

– Да... в углу... – отвечала Нелли. Мамаша была бедная.Мамаша мне говорила, – прибавила она, оживляясь, – что не грех быть бедной, ачто грех быть богатым и обижать... и что ее бог наказывает.

– Что же вы на Васильевском нанимали? Это там у Бубновой,что ли? – спросил старик, обращаясь ко мне и стараясь выказать некоторуюнебрежность в своем вопросе. Спросил же, как будто ему неловко было сидетьмолча.

– Нет, не там... а сперва в Мещанской, – отвечала Нелли. –Там было очень темно и сыро, – продолжала она, помолчав, – и матушка оченьзаболела, но еще тогда ходила. Я ей белье мыла, а она плакала. Там тоже жилаодна старушка, капитанша, и жил отставной чиновник, и все приходил пьяный, ивсякую ночь кричал и шумел. Я очень боялась его. Матушка брала меня к себе напостель и обнимала меня, а сама вся, бывало, дрожит, а чиновник кричит ибранится. Он хотел один раз прибить капитаншу, а та была старая старушка иходила с палочкой. Мамаше стало жаль ее, и она за нее заступилась; чиновник иударил мамашу, а я чиновника...

Нелли остановилась. Воспоминание взволновало ее; глазки еезасверкали.

– Господи боже мой! – вскричала Анна Андреевна, до последнейстепени заинтересованная рассказом и не спускавшая глаз с Нелли, котораяпреимущественно обращалась к ней.

– Тогда мамаша вышла, – продолжала Нелли, – и меня увела ссобой. Это было днем. Мы всё ходили по улицам, до самого вечера, и мамаша всеплакала и все ходила, а меня вела за руку. Я очень устала; мы и не ели этотдень. А мамаша все сама с собой говорила и мне все говорила: «Будь бедная,Нелли, и когда я умру, не слушай никого и ничего. Ни к кому не ходи; будь одна,бедная, и работай, а нет работы, так милостыню проси, а к ним не ходи». Тольков сумерки мы переходили через одну большую улицу; вдруг мамаша закричала:«Азорка! Азорка!» – и вдруг большая собака, без шерсти, подбежала к мамаше,завизжала и бросилась к ней, а мамаша испугалась, стала бледная, закричала ибросилась на колени перед высоким стариком, который шел с палкой и смотрел вземлю. А этот высокий старик и был дедушка, и такой сухощавый, в дурном платье.Тут-то я в первый раз и увидала дедушку. Дедушка тоже очень испугался и весьпобледнел, и как увидал, что мамаша лежит подле него и обхватила его ноги, – онвырвался, толкнул мамашу, ударил по камню палкой и пошел скоро от нас. Азоркаеще остался и все выл и лизал мамашу, потом побежал к дедушке, схватил его заполу и потащил назад, а дедушка его ударил палкой. Азорка опять к нам былопобежал, да дедушка кликнул его, он и побежал за дедушкой и все выл. А мамашалежала как мертвая, кругом народ собрался, полицейские пришли. Я все кричала иподымала мамашу. Она и встала, огляделась кругом и пошла за мной. Я ее повеладомой. Люди на нас долго смотрели и все головой качали...

Нелли приостановилась перевести дух и скрепить себя. Онабыла очень бледна, но решительность сверкала в ее взгляде. Видно было, что онарешилась, наконец, все говорить. В ней было даже что-то вызывающее в этуминуту.

– Что ж, – заметил Николай Сергеич неровным голосом, скакою-то раздражительною резкостью, – что ж, твоя мать оскорбила своего отца, ион за дело отверг ее...

– Матушка мне то же говорила, – резко подхватила Нелли, – и,как мы шли домой, все говорила: это твой дедушка, Нелли, а я виновата передним, вот он и проклял меня, за это меня теперь бог и наказывает, и весь вечерэтот и все следующие дни все это же говорила. А говорила, как будто себя непомнила...

Старик смолчал.

– А потом как же вы на другую-то квартиру перебрались? –спросила Анна Андреевна, продолжавшая тихо плакать.

– Мамаша в ту же ночь заболела, а капитанша отыскалаквартиру у Бубновой, а на третий день мы и переехали, и капитанша с нами; и какпереехали, мамаша совсем слегла и три недели лежала больная, а я ходила за ней.Деньги у нас совсем все вышли, и нам помогла капитанша и Иван Александрыч.

– Гробовщик, хозяин, – сказал я в пояснение.

– А когда мамаша встала с постели и стала ходить, тогда мнепро Азорку и рассказала.

Нелли приостановилась. Старик как будто обрадовался, чторазговор перешел на Азорку.

– Что ж она про Азорку тебе рассказывала? – спросил он, ещеболее нагнувшись в своих креслах, точно чтоб еще больше скрыть свое лицо исмотреть вниз.