Я не могу понять, почему я подвержен наследственному греху,почему свободное становится несвободным, почему чистое – грязным, каким образомможет грешить совершенное.

Но очень легко доказать, что этого не в состоянии понять нетолько я, но и всякий другой человек. Свой грех я только тогда могу познать,когда я больше его не совершаю, и наоборот: я не совершаю его с того момента,когда вполне познал его. Поэтому я не могу понять жизни, пока я нахожусь в ней.Время является для меня неразрешимой загадкой, пока я в нем существую, пока яеще полагаю его. Я постигну его сущность, когда мне удастся его одолеть. Толькосмерть может показать нам смысл жизни. Не было еще ни одного момента, когда яне стремился бы также и к небытию, но как это желание могло бы превратиться дляменя в объект исследования, в предмет познания? Бели мне уже удалось что-нибудьпознать, то я уже несомненно стою вне этого: моя греховность не поддается моемупостижению, так как я все еще грешен. Вечная жизнь и высшая жизнь не следуютдруг за другом – они параллельны, и предсуществование добра находится лишь вопределенном отношении к ценности его.

Теперь пора определенно сказать: абсолютная женщина, котораялишена индивидуальности и воли, которая непричастна к ценности и любви,совершенно исключена из того высшего, трансцендентного, метафизического бытия.Умопостигаемое, сверхэмпирическое существо мужчины возвышается над материей,временем и пространством. В нем Достаточно преходящего, но и многобессмертного. Он располагает возможностью выбирать между обеими из них: междуодной жизнью, которая прекращается вместе с земной смертью, и другой, длякоторой смерть является лишь возрождением в совершенной чистоте. Глубочайшаяволя мужчины направлена на это совершенное, вневременное бытие на абсолютнуюценность: она тождественна с потребностью к бессмертию. Так как женщина неощущает никакой потребности в дальнейшем существовании своей личности, тоотсюда ясно; в ней нет ни одного элемента той вечной жизни, которую хочет идолжен утвердить мужчина в противовес своему жалкому отражению в мире чувственности.Каждый мужчина стоит в каких-нибудь отношениях к идее высшей ценности, к идееабсолютного, к идее той совершенной свободы, которой он, как личностьдетерминированная, еще не обладает, но которую он в состоянии достичь, так какдух властвует над природой. Такое отношение есть отношение к идее, к божеству.Жизнь на земле ведет его к конфликту и разрыву с абсолютным, но душа стремитсявырваться из этой грязи, из когтей наследственного греха.

Как любовь родителей не была чистой любовью к идее, а являласьв большей или меньшей степени лишь чувственным воплощением ее, точно также исын, который является предметом этой любви, хочет, пока он жив, не одной тольковечной, но и временной жизни. Мы ужасаемся при мысли о смерти, боремся с ней,цепко впиваемся в наше земное существование. Этим мы доказываем, что когда мыродились, мы хотели родиться, если и теперь, после рождения, мы все снова хотимрождаться на этот свет. Человек, который не испытал бы никакого страха примысли о земной смерти, умер бы в то же мгновение, ибо он был бы исполнен однойтолько воли к вечной жизни. Ее-то должен и может осуществить в себе каждыйчеловек: она, как и всякая жизнь, себя создает.

Но так как каждый мужчина стоит в каком-нибудь отношении кидее высшей ценности, не доводя себя до состояния полнейшей преданности этойидее, то отсюда ясно, что нет ни одного мужчины, который был бы счастлив.Счастливы только женщины. Ни один мужчина не чувствует себя счастливым, ибокаждый находится в определенном отношении к идее свободы, будучи несвободным всвоей земной жизни. Счастье является уделом или совершенно пассивного существа,как женщины, или совершенно активного, как божество. Счастье есть не что иное,как чувство совершенства, но это чувство совершенно чуждо мужчине. Только женщиныспособны видеть в себе олицетворение совершенства. У мужчины всегда естьпроблемы в прошлом и задачи впереди, проблемы имеют свои корни в прошедшем,область задач – будущность. Для женщины и само время ни на что не направлено,оно лишено для нее смысла: нет женщины, которая поставила бы себе вопрос о целисвоего существования. Только одноизмеримость времени является выражением того,что эта жизнь должна и может приобрести известный смысл.

Счастье для мужчины было бы совершенно тождественно полной,чистой активности, совершенной свободе, но оно не должно содержать в себе ниодного, даже самого незначительного намека на несвободу, ибо вина человекарастет по мере дальнейшего расхождения с идеей свободы. Земная жизнь являетсядля него сплошным страданием. Это и совершенно естественно, так как в ощущениичеловек всегда пассивен, так как он подвержен действию аффекта и так как, кромеформировки опыта. существует еще также материя. Нет человека, который ненуждался бы в восприятии. Без него не может обойтись и гениальный человек, хотябы он решительнее и быстрее других людей заполнил, пронзил его всем духовнымсодержанием своего «я», хотя бы он и не нуждался в последовательной индукциидля постижения идеи какой-нибудь вещи. Рецептивность не удастся стереть с лицаземли. Здесь не поможет и физический насильственный переворот: в чувственномощущении человек остается пассивным. Его спонтанность и свобода проявляютсявпервые в суждении и в той форме универсальной памяти, которая воспроизводитдля воли индивидуума все переживания прошлого. Любовь и духовное творчествоявляется для мужчины лишь приближением к высшей спонтанности, кажущимсяосуществлением совершенной свободы. Они именно и доставляют ему смутноепредчувствие счастья, близость которого в подобные моменты вызывает в нем,правда, ненадолго, душевный трепет. Для женщины, которая не может быть глубоконесчастной, счастье является пустым звуком: понятие счастье было созданомужчиной, несчастным мужчиной, хотя он никогда не находит полной, адекватнойреализации его. Женщина не стыдится показывать другим свое несчастье: ибо этонесчастье не глубоко, не истинно, ибо она не чувствует за собою никакой вины.Более всего далека она от вины своего земною существования, которым воплощаетсяв идее наследственного греха.

Последним и абсолютным доказательством полнейшегоничтожества женской жизни, совершенного отсутствия в ней высшего бытия,является тот особый способ, каким женщины покушаются на самоубийство. Ихсамоубийство неизменно сопровождается мыслью о других людях: что они будутдумать об этом, как они будут сожалеть, печалиться или досадовать.

Этим я не хочу сказать, что в момент самоубийства она непроникается сознанием глубоком несчастья, которое, по ее мнению, совершеннонезаслуженно терзает ее. Совершенно напротив. В этот именно момент ее всецелоохватывает чувство глубокой жалости к себе самой, но этa жалость всецелоукладывается в рамки выставленной нами схемы, согласно которой она представляетсобою не что иное, как способность плакать вместе с другими над объектом ихсострадания, иными словами, способность совершенно перестать быть субъектом. Даи как могла бы женщина приписать себе определенное несчастье в то время, какона совершенно неспособна иметь свою судьбу? Самым ужасным и вместе с темнаиболее убедительным доказательством бессодержательности, пустоты иничтожества женщин является тот факт, что они даже в момент ближайший к смертине в состоянии дойти до проблемы жизни, своей жизни: ибо высшая жизнь личностине может найти своей реализации в них.