Деметры Законодательницы, соблюдая строгий пост. Третий день назывался «днем Деметры Каллигении», то есть «днем Деметры, производящей на свет прекрасные плоды». В этот день участницы Тесмофорий устраивали шествие, направлявшееся из города к «пропастям Деметры и Персефоны». Это были пещеры и склепы, в которых, по преданию, обитали охранявшие их змеи. Возглавляли шествие женщины, называвшиеся канефорами. Каждая из них несла на голове корзину со священными дарами: кусками специально приготовленной свинины, лепешками и сосновыми ветками. Женщины торжественно бросали их в «пропасти». Таким образом, совершалось своеобразное жертвоприношение Деметре. После трехдневного ритуального очищения женщины, называвшиеся «извлекательницами», спускались в эти пещеры и, отпугивая воображаемых змей хлопаньем в ладоши, разыскивали и поднимали наверх испортившиеся останки мяса и лепешек. Тот, кому удавалось завладеть куском подгнившего мяса или лепешкой, во время посева смешивал все это с семенным зерном, после чего мог не сомневаться в хорошем урожае.

Мрачному началу Тесмофорий соответствовало затянутое тучами небо. В полдень заморосил дождь. Казалось, само небо плакало, провожая несчастную Персефону в царство Аида.

Ювентина с утра не выходила из дома. Бледная и печальная, она смотрела из окна на проходившее по улице траурное шествие женщин, и ее суеверное сердце сжималось от предчувствия беды.

С того времени, как Мемнон отправился в Сиракузы, прошло уже четыре дня. Он обещал по приезде туда прислать ей кого-нибудь из рабов Видацилия с сообщением, что с ним все благополучно. Но никто не приехал, и это ее пугало.

Ко второй половине дня тучи понемногу рассеялись, проглянуло солнце, и улицы города вдруг оживились шумным весельем. Женщины сменили траурные одежды на светлые праздничные платья и высыпали на улицы, ликующими криками приветствуя возвращение Персефоны из безрадостного царства теней в объятия любящей матери Деметры. Эта часть празднества называлась Восхождением.

Незадолго перед закатом Ювентина накинула на плечи гиматий и вышла из дома одна, хотя один из рабов Лонгарена услужливо предложил сопровождать ее во время прогулки.

– Благодарю, Алтемен! Я совсем ненадолго, пройдусь до гавани и обратно.

Мемнон обещал вернуться морем, поэтому Ювентину постоянно тянуло в гавань, где она подолгу наблюдала за приходящими в порт кораблями.

Выйдя на набережную, она спустилась к самым причалам, у которых покачивались на волнах небольшие грузовые суда, а за ними высились тяжелые триремы и квадриремы. Здесь всегда толпился народ и можно было узнать новости.

Внезапно ее окликнул удивленный возглас:

– Ювентина!

Она невольно вздрогнула, но не обернулась.

Голос был очень знакомым, и через несколько секунд в голове ее сверкнуло: «Это же Пангей!».

– Ювентина! – тихо повторил тот же голос у нее за спиной.

Она обернулась и не сразу узнала Пангея, потому что голову его украшала большая тиара с закрывавшей почти все его лицо длинной бахромой. Он был похож на торговца, прибывшего из далекой восточной страны. Когда-то молодое, почти женственное, лицо его было обрамлено небольшой бородой, не придававшей ему, впрочем, большой мужественности.

– Здравствуй, Пангей! – произнесла Ювентина со спокойной улыбкой, словно виделась с ним накануне.

– Я уже в третий раз посещаю Сицилию не только по своим делам, но и в надежде разыскать тебя, – сказал Пангей, с радостным волнением вглядываясь в ее лицо. – На этот раз мне повезло.

Он робко взял ее руку и поцеловал.

– Ты стала еще прекраснее, чем прежде! – со вздохом промолвил он.

– А я, наверное, никогда не смогу привыкнуть к твоей щегольской бородке, – улыбнулась Ювентина. – Без нее ты был куда привлекательней.

– Ты же знаешь… Даже в Греции я опасаюсь встречи с римлянами, которые могут меня узнать.

– Давно ли ты в Катане? – спросила она.

– Только что ступил на сицилийский берег. Я прибыл сюда прямо из Афин. Мой корабль стоит на якоре в гавани… К сожалению, его отсюда не видно за этими громадными квадриремами, чтобы я мог им похвастаться. Превосходное судно недавней постройки. Я его приобрел четыре месяца назад и уже совершил на нем три дальних плавания. Занимаюсь торговлей предметами роскоши и дорогими тканями.

– Стало быть, ты теперь живешь в Афинах? – поинтересовалась Ювентина.

– Не совсем… Я поселился в пригороде, арендовав небольшую виллу… Не хочу привлекать к себе внимание. Всегда помню, что, по сути, я беглый раб. В Афинах я на положении метека. Дела мои идут хорошо, и больше всего на свете я опасаюсь зависти людей, а не богов. Для всех я понтийский купец. Большую часть своих денег пустил в рост. На рынке в Афинах я купил фракийца, с которым мы вскоре очень подружились. Он стал мне скорее преданным другом, чем слугой. Я сделал его своим отпущенником, и теперь мы вместе с ним занимаемся делами.

– Я очень рада, Пангей, что мои страхи не сбылись и тебе благополучно удалось покинуть Италию…

– О, ты была совершенно права, когда предупредила меня о грозящей опасности. Только ты немножко ошиблась. Оказывается, угроза исходила не от сыщиков претора Лукулла. Как мне удалось выяснить, меня преследовали Аполлоний и еще один… имени его мне так и не удалось узнать. Знаю только, что он вольноотпущенник Метелла Нумидийского. Оба они мчались за мной по следу до самого Брундизия. К сожалению, я узнал также, что стал нечаянным виновником смерти Неэры и Синона… Ее и Синона убили эти два негодяя, преследовавшие меня…

– Неэра умерла? – воскликнула Ювентина, пораженная этим известием.

– В тот самый день, когда мы с тобой встретились в Аквах Синуэсских, – с тяжелым вздохом выговорил Пангей: – Неэра и Синон погибли из-за меня, точнее, из-за тех денег, которые прислал мне Минуций из лагеря под Капуей. Аполлоний и отпущенник Метелла пытали их, расспрашивая обо мне, после чего убили…

– Но откуда ты знаешь? – с печалью в голосе спросила Ювентина. – О Неэре я спрашивала Марка Лабиена в своих письмах к нему, но ни он, ни его отец ничего не слышали о ней с тех пор, как она вместе с Минуцием уехала из Рима.

– Я обо всем узнал от Амадока… так зовут моего отпущенника-фракийца. Два месяца назад я привез на корабле в Остию товары из Афин и послал Амадока в Рим, для того чтобы он встретился с Секстом Лабиеном, который клятвенно обещал Минуцию, что в случае его смерти отпустит на свободу всех принадлежавших ему рабов городской фамилии. Хотя я не собирался возвращаться в Рим, мне хотелось всегда иметь при себе вольную… так, на всякий случай. Надо сказать, Секст Лабиен честно исполнил завещание Минуция и выдал Амадоку папирус, в котором подтвердил последнюю волю моего господина. От старика Амадок узнал, что, кроме меня, Геродора и предателя Аполлония, никого из рабов Минуция не осталось в живых – все погибли… одни в сражении, другие на арене амфитеатра в Капуе. Тебе известно, что молодой Лабиен спас Геродора, выпросив для него помилование у претора Лукулла?

– Да, он написал мне об этом в своем письме. Сейчас Геродор вместе со своим благодетелем находится в Галлии, в лагере Мария.

– Кстати, твое имя тоже числится в списке, который Минуций оставил Сексту Лабиену, – помолчав, сказал Пангей.

Губы Ювентины дрогнули в печальной усмешке.

– В Риме долго еще будут помнить о том, как дерзкая рабыня помогла пятерым ученикам ланисты Аврелия бежать из его тюрьмы. У римлян подобное преступление никогда не оставалось безнаказанным. К тому же родственники казненнного Минуцием Волкация… они тоже не оставили бы меня в покое. Они-то хорошо помнят, что деньги за его рабыню так и не были выплачены Минуцием. Объявись я в Риме – они сразу предъявили бы на меня свои права как на свою собственность. Поэтому я не нуждаюсь ни в вольной, ни в покровительстве кого-либо из римлян.

Пангей снова вздохнул.

– Ты права. Дорога в Рим для тебя закрыта… точно так же, как и для меня. К тому же, пока живы эти негодяи, убившие Неэру и Синона, никто в Риме не должен знать обо мне. Но я позабочусь о том, чтобы они не ушли от возмездия!..

Пангей на минуту умолк, и на лице его появилось мстительное выражение.

– В Остии я едва не столкнулся с Аполлонием, – снова заговорил он. – К счастью, он меня не узнал