было борца Безумного Вачагана, исчез Принц-Балтасан, этот скандалист, этот машинный Савонарола, запечатленный для тридэ в исключительно бухом виде, поскольку в трезвом его никто при жизни не заставал, – бесконечность утери не умещалась в сознании.

Да и люди были другие. Не разодетые, как прежде, а разнузданные и грязные. И молодых почти не увидел Эми. Алтарь, например, захватили совсем старики – те самые, которые раньше на чем свет стоит костерили Танцакадемию и тех, кто ее посещает. Пели, покрикивали, ругались и в овальной выемке танцплощадки (раньше табу для нетанцующих) выясняли свои сложные отношения. Боже! Эми улыбнулся своему возмущению. Нет, правда – камрад скорбит о каком-то лифте, когда сам в крови по колено.

«Убийцы сентиментальны, раньше я не замечал сентиментальности за собой, – сказал он себе. – Тоже мне потеря – Танцлифт! Даже лучше стало. Можно сказать, главный храм машинной религии – да разве можно было ее оставить при Доне? Что с того, что он тоже сюда ходил, мало ли? Разве об этом следует тосковать, Эми?»

На него обратили внимание. Кто-то показал ему пальцем на пустой стул рядом с собой, какая-то то ли дама, то ли девка с нескрываемым одобрением оглядывала его фигуру атлета. Эми состроил дежурную приветственную улыбку и стал осматриваться, куда бы присесть. Все-таки, все-таки – все-таки он чувствовал себя в собственном доме, пусть даже ограбленном и приспособленном под сортир.

Метрах в трех от Эми сидели за столом трое; они насторожили его. Были они между собой похожи и лишены особых примет – прилизанные манекены в обычных вечерних плащах, с обычными бесцветными взглядами. Не то вышибалы, не то камрады, не то вербовщики Братства – последних в Танцакадемии, судя по донесениям, любили почти так же сердечно, как и камрадов, однако внутрь пропускали.

Эти трое совершенно не обращали на Эми внимания, будто не вошел он только сейчас, будто не было его рядом, как-то даже особенно нарочно игнорировали. «Не должно быть, чтобы за мной», – подумал Эми. Но ему не понравилось, как они смотрели мимо него.

Тут его внимание отвлеклось: он заметил, что не все подставки пустуют. На главной, вознесенной над алтарем, сидел не кто иной, как сам Дон. Он изображал из себя древнего мыслителя и читал бумажную книгу (впрочем, тридэ любили читать бумажные книги). Никто не смотрел на него, и он тоже своим вниманием никого не одаривал, просто сидел и скользил по строкам. Правее, в третьей нише, обнаружился еще один тридэ. Его Эми узнал – это был Крикесс, один из террористов Братства, правая рука самого Валерио Козлова-Буби, этого юнца с большими задатками. Крикесс был недавно отловлен камрадами и немедленно уничтожен. Казнь его приравняли к празднику, даже Псих прислал поздравление. А он, смотри-ка, сумел себя обессмертить, стоит теперь в нише, замер – видно, отлучился куда-то. Куда они все уходят, когда застыли? Что они делают там, внутри своих интеллекторов, так ли уж они мотороле неподконтрольны, наши святые?

Быстрыми шагами Эми подошел к алтарю. Перекричал шум и музыку:

– Дон!

Тот посмотрел вниз, закрыл книгу.

– Привет. Что, хочешь поговорить?

– Да.

– Подожди. Тишину включу.

И сразу исчезли звуки. Люди вокруг, словно отделенные толстым стеклом, беззвучно двигали губами; дама, что любовалась его фигурой, втолковывала что-то своему кавалеру, носатенькому и тощенькому середнячку, для которого, наверное, доном быть – непосильная ноша, а «возвратиться» – немыслимое нарушение правил. Середнячок страдальчески улыбался и был весь внимание.

– Дон, – сказал Эми, – на этих подставках было много моих друзей. Теперь только ты и твой подручный. Чем они тебе помешали?

Дон улыбнулся и предостерегающе поднял палец.

– Ты меня не путай, пожалуйста, с тем Доном. Это к нему претензии. Меня сюда поставили, когда их уже не было. Так здесь и сижу. Отдыхаю. Раньше – совсем другие проблемы. А теперь успокоился. С вами вот иногда болтаю. А ты все с претензиями. Ну смешно, честное слово!

– Не верю, – ответил Эми. – Ни черта я тебе не верю. Ты не мог успокоиться, это было бы слишком большое счастье, то есть я хотел сказать – надежда на счастье. Ты все тот же Дон, я прекрасно вижу…

– Ты еще про чувство вины загни что-нибудь, – участливо посоветовал Дон. – Или, еще лучше, про машинную религию. Ты не понимаешь. Говорю тебе, я сменил проблемы. Мне теперь неинтересно о машинной религии, о свободе делать ошибки и прочей галиматье. Теперь, когда смерть мне не грозит…

– Тебе так же грозит смерть, как и любому из нас, – с напором, почти с ненавистью возразил Эми. – Точно так же, как тем, кого ты в этих нишах сменил.

– Во-первых, я, как видишь, не в нише. Во-вторых, ты для Дона что-то слишком слабо разбираешься в жизни трехдименсионалов, дружище, – наставительно возразил на возражение Дон. Эми больше всего бесила необходимость задирать голову, чтобы говорить с ним. – Они всего лишь потеряли возможность, да и то не навсегда, появляться перед тобой в трехмерном виде. Поверь на слово, это небольшая потеря.

Мы практически неуничтожимы. Даже если ты уничтожишь моторолу, в хардваре которого мы живем (а это задача, за которую я даже в юности не помышлял браться – я мечтал только о свержении его абсолютной власти), то даже и в этом невероятном случае мы останемся жить.

Мы есть информация, носитель которой не только моторола, но и весь этот город. Мы паразиты, мы блохи на теле этого города. Мы прекрасно это осознаем. Даже те камни, на которых Париж‐100 был когда-то построен, те самые дикие камни настолько уже поросли всяческими цепями и цепочками, настолько усложнили свою структуру, что и в них мы спокойно сможем прожить. Вот только с материализацией трудности. Мы, дружище Эми, неумирающие привидения. У нас своя жизнь, свои законы, свои занятия, даже смерти свои – с учетом вашего понятия о нашем бессмертии.

И то, что я здесь сижу постоянно, словно бессменный дежурный, никому ни о чем не говорит. Моя жизнь полнее, чем ты мог бы себе представить. Носитель, который наконец получила информация под именем ДОН, куда совершеннее человеческого тела. Я иногда просто поражаюсь, насколько невнимательны люди, насколько мало у них интереса к такому удивительному явлению, как тридэ. Ладно, что вы ничего в нас не смыслите, хуже то, что вы и не собираетесь смыслить! Просто дикое какое-то равнодушие!

Эми смотрел и понимал, что перед ним вовсе не Дон – как и он сам. Ну, может быть, чуть-чуть Дона осталось, следы следов. Тридэ, казалось, оправдывался, но совсем не за то,