— Ты чего? — удивилась Динка. — Чего это тытак на меня уставилась?

— А ты?

— А что я?.. Будешь слушать финал? Очень интересный,между прочим.

— Давай финал…

— Надеюсь, что к завтрашнему утру. все будет сделано.

— Что сделано? — не поняла я.

— Все.

— Что — все?

— Не будь идиоткой, Рысенок. Вспомни его первое письмо.Ты же сама его переводила. Все — это все… Все то, о чем они договорились…Козлы.. Неужели не понимаешь?

"Ангел, дорогой мой!

Куда ты пропал, я не могу с тобой связаться. Надеюсь, все впорядке. Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку. Это не убийство, этовсего лишь самоубийство двух сумасшедших, ник??о ничего не заподозрит. Главное —доза. Не мне тебя учить. Хотя с Р. придется повозиться. Предсмертную записку япривезу. Убийца — они сами. Перезвоню тебе на Риера Альта, не позднее 12,сообщу рейс. Л."

Чертовы строчки из Ленчикова электронного письма сами собойвсплыли перед моими глазами, их не смогли заслонить даже Динкины губы,моментально сменившие темно-вишневый цвет на нежно-абрикосовый… Их не смоглозаслонить даже ее пергаментное лицо, на которое вышли попастись все зверибестиария..

— Ну? Теперь поняла? — спросила у меня Динка.

«Это не убийство, это всего лишь самоубийство двухсумасшедших, никто ничего не заподозрит». «Надеюсь, что к завтрашнему утру всебудет сделано…»

Все будет сделано. Я молчала.

— Теперь поняла? — Динке не терпелось получитьответ от притихшей овцы.

И она его получила. Не сразу, но получила.

— Поняла. И что теперь будет?

— А ничего не будет.

Динка широко улыбнулась, и волшебных зверей из «De bestiiset aliis rebus» как ветром сдуло с ее лица. И благородный пергамент уступилместо живой, хотя и несколько потрепанной в постельных баталиях коже… Ах,Динка, Динка… Зачем, зачем… Твоя физиономия образца 1287 года смотрелась не впример романтичнее…

— Ничего?

— Конечно, ничего. Ведь наш испанский любовник не вкурсе Ленчиковых ближайших планов. Так что ничего не будет. Самоубийство двухсумасшедших переносится на неопределенный срок.

— А что будет? — снова упрямо повторила я.

— Не знаю. Для начала нужно дождаться Ленчика. Это какминимум.

— А как максимум?

— Как максимум — потолковать с ним.

— Интересно, каким образом ты собираешься толковать сним?

Я хотела добавить «каким образом ты собираешься толковать счеловеком, который так недвусмысленно хотел тебя замочить», но целомудреннопромолчала.

— Каким образом?

— Каким? — Динка сверкнула влажными зубами.

— Да. Каким. Каким образом ты собираешься справиться сдвумя мужиками?

Обычный Динкин способ не пройдет, коню понятно…

— Ну-у… Хотя бы при помощи этой твоей пушки. Пушка когоугодно сделает кротким. И разговорчивым… Очень хотелось бы посмотреть на ихгнусные морды сквозь прицел… А тебе не хотелось бы?

— Мне — нет.

— Нисколько в этом не сомневаюсь…

— А может, просто обратимся в полицию? — пришла комне в голову неожиданно светлая мысль. — Есть же здесь полиция… Простообратимся в полицию — и все…

— Н-да… — Динка посмотрела на меня с сожалением, как натяжелобольную. — Так кто из нас клиническая дура?

— Кто?

— Ты!

— Я? Это почему же?..

— С чем ты собираешься идти в эту самую полицию?

— С… — открыла было рот я.

И тотчас замолчала. Действительно, с чем? С копиейпереведенного электронного письма, которого больше не существует? И непонятно,существовало ли вообще. С написанной русскими буквами стенограммой короткогосообщения на автоответчике? Но в нем нет ничего криминального.

Какой-то русский прилетает по гостевой-или-какой-то-там-ещевизе к своему барселонскому приятелю… Исключительно для того, чтобы лицезретьсобор Святого семейства архитектора Гауди. Исключительно для того, чтобыпошляться по Готическому кварталу, ай-ай Barri Gotic… Исключительно для того, чтобыпоковырять в носу на площади Сан-Жаумэ… Исключительно для того, чтобы вперетьсяна фуникулере на гору Монтжуик… Ничего криминального, senoras [34],ничего криминального!.. Легче всего отмазаться от несовершенного преступления.И мы же будем выглядеть идиотками. Двумя русскими идиотками, двумясумасшедшими, каковыми мы, впрочем, и являемся…

— Ну что, не передумала идти в полицию?

— Передумала… Ты права… Это смешно.

— Это не смешно, — заверила меня Динка. —Смешно будет завтра, когда я начну разбираться с этим ублюдком…

— С которым из них? — вяло поинтересовалась я.

— С Ленчиком. Испанца оставляю тебе. Так уж и быть…Возьмешь его на поруки?

Она откровенно издевалась надо мной, Динка. Издевалась, какиздевалась всегда. А я не находила слов, чтобы противостоять ей. Так быловсегда она издевалась, а я не находила слов. То есть находила, но уже потом,когда они были не нужны. Моя голова была плотно заставлена этими не сказаннымивовремя, а потому бесполезными словами. Мне оставалось только бродить срединих, изредка пугаясь их скрытых под белыми, невостребованными простынями,очертаний.

— Ладно тебе… — примирительно сказала я. — Воттолько…

— Что — только?

— Не нравится мне все это… Может, просто свалим отсюдаподобру-поздорову, а? Пусть разбираются друг с другом… Какое нам до этого дело?

— Ну уж нет… Так просто я это не оставлю… Ты, конечно,можешь уйти, я тебя задерживать не буду… Да и…

— Что — и? — Я всегда чутко реагировала на всеДинкины презрительные недомолвки. Отреагировала и сейчас.

— Ты мне мешаешь, если честно. Будешь ныть и под ногамипутаться… Уходи. Уходи, уходи, уходи… Попытайся уйти. Уйти.

Уйти, уйти, уйти…

Я ухватилась за эту мысль, как утопающий хватается засоломинку. Действительно, почему бы мне не уйти отсюда? Ничто меня здесь недержит, ни по чему я не буду тосковать долгими зимними вечерами в квартире свидом на Большую Неву… Ведь не по Ангелу тосковать же, в самом деле, хоть он ипервый мой мужчина. Не по Рико, хотя он и первая моя бойцовая собака… Не поиспанскому дому, хотя он и первый мой испанский дом… Ничто меня здесь недержит, замки раскурочены, ворота распахнуты настежь, улица легкопросматривается сквозь плющ и вьюнок… Да и Ангел не сразу заметит моеисчезновение…