И завладел моим собственным языком.

И я тотчас же поняла, что ко вкусу собачьей шерстидобавилось что-то еще. Что-то еще, привнесенное извне, но такое же острое.Кровь? Пыльный брезент? Болотный осот? Забившиеся в раны насекомые?..

Только этого не хватало!

Еще секунда, и мне в глотку польется кровь Ангела, и назубах осядет брезентовая пыль, и острые пики осота полоснут по небу, а на языкепристроится богомол… Вот хрень!..

Кажется, я отстранилась, и Ангел удивленно посмотрел наменя.

— Что-то не так, девочка?

— Все так, — солгала я. — Просто…

— Что просто?

— Я не в настроении… — Более куцего оправдания ипридумать невозможно.

— Не в настроении? — удивился Ангел.

Слегка отстранившись от тела испанца, я обвела взглядомбиблиотеку и увидела Рико. Пес стоял у самой двери и смотрел на меня сумрачнымижелтыми глазами.

— Рико, — тотчас же нашлась я. — Чего это онуставился?

— Рико молодец, — улыбнулся Ангел. — Сегодняон выиграл…

— Поздравляю… Вот только…

— Ты хочешь, чтобы он ушел?…

— Да… Я боюсь твоего пса, Ангел.

— И правильно делаешь… — Он потрепал меня за безвольныйподбородок. — Рико стоит бояться… Ничего не грозит только тому, кто менялюбит. Ты ведь любишь меня?

— Люблю… — протянула я, облизнув пересохшиегубы. — Люблю.

Тихо, очень тихо.

Так тихо, что я не знала даже, услышал ли меня Ангел. ЗатоРико — Рико услышал наверняка. Чертова псина подалась вперед и обнюхала слова,небрежно вывалившиеся из моего рта. И не поверила им. Вот именно — не поверила.Я видела, как вздыбилась шерсть на загривке Рико и как обнажились его клыки.Еще секунда — и он зарычит. И все мое полуночное вранье выплывет наружу.

Хрен тебе!..

— Люблю, — еще раз повторила я. — Только… тыбы не мог его увести? Хотя бы на время… Пожалуйста… Пожалуйста, Ангел… Рогfavor [36]…

— Как скажешь…

Ангел обернулся к Рико и тихонько присвистнул. Нежноприсвистнул, именно так всегда пытаются подозвать ускользающую любовь. Шерстьна загривке Рико так и не опустилась, но он послушно затрусил к нам. И спустямгновение ткнулся косматой головой в колени Ангела. И затих.

— Ты ему не нравишься, — меланхолично сказалАнгел.

От этой простой, без всяких подтекстов фразы у меняпробежали мурашки по спине.

— Да? Интересно, почему?

— Наверное потому, что ты нравишься мне.

— А… псы ревнивы?

Совсем не то мне следовало сказать, совсем не то! «А… янравлюсь тебе?» — вот это было бы в самый раз, вот это бы подошло…

— Псы? Ревнивы… Не то что люди…

— Может быть, ты все-таки уведешь его?

— Да, конечно…

Ангел потрепал меня по щеке так же, как секунду назад трепалпо морде собаку — тыльной стороной ладони. И снова Рико зарычал.

— И правда, ревнует, — трусливо хихикнулая. — Возвращайся быстрее…

— Ты не успеешь соскучиться. Обещаю…

Только когда оба они — пес и человек — вышли из библиотеки,я перевела дух. О дружелюбном нейтралитете, установившемся между мной и Риконесколько дней назад, придется забыть. Поставить изящный католический крест наего могилке… Рико оказался умнее хозяина, хорошо, что собаки не говорят… Или —говорят? И тогда из их пасти выпрыгивают богомолы… Господи, какая чушь, какаячушь… Я вовсе не хочу спать с Ангелом, но пересплю с ним, хочет того Рико илинет. Ведь Динка отдала Пабло-Иманола Нуньеса мне на откуп… А я не знаю, что сним делать, кроме того, что пытаться спать с ним… Вот они, Динкины прихваты,въевшиеся в кожу… За два года, проведенных вместе.

Пока я размышляла об этом, вернулся Ангел.

Он на несколько секунд задержался у двери, внимательно менярассматривая. Я тоже уставилась на него. Нет, черт возьми, на расстоянии оннравился мне гораздо больше. Я бы даже согласилась жить с ним — вот так, нарасстоянии…

Но о подобной радости и мечтать не приходилось.

Ангел приблизился ко мне, как он обычно приближался: нанизких нотах своего саксофона, на мягких лапах своего пса. И мое тело сноваокаменело, лишь где-то в самой его глубине робко пульсировала живая струя; онавсе еще не пересыхала, она все еще надеялась, что упоительный секс с Ангеломсложится.

Иначе и быть не должно.

«Ты позволишь тебя раздеть?» — спросили у меня лживо-темныеглаза Ангела.

«Конечно, mio costoso», — ответили мои, лживо-светлыеглаза.

«Ты позволишь мне любить тебя?» — спросили у менялживо-темные губы Ангела.

«Конечно, mio costoso», — ответили мои, лживо-светлыегубы.

«Ты позволишь мне делать с собой все, что угодно?» — спросилиу меня его лживо-темные ресницы.

«Конечно, mio costoso… Рог supuesto, si, como no…» [Конечно,да, конечно…(исп.)

Теперь оставалось только подчиниться его рукам. И неморщиться особо — от Ангела за версту несло выигравшим сегодняшний бой Рико. Ядаже прикрыла веки, чтобы не чувствовать этого ножом взрезающего глазные яблокизапаха. Чтобы не видеть, как он стаскивает с меня футболку. А потом — джинсы:торопливо, взахлеб, как будто боясь опоздать к рождественскому пирогу. Неужелиэто и есть страсть, и неужели в ней я никогда не буду похожа на Динку?

Лучше не думать об этом.

Лучше не думать.

Сейчас джинсы упадут на пол, за ними последуют носки, и…

Но носков не последовало. И тяжесть из рук Ангела ушла. Апотом ушли и сами руки. И наступила тишина. Тишина, в которой не было ничего,даже шелеста ночных бабочек за окнами, даже шелеста намертво захлопнутыхстраниц…

Я открыла глаза. Ангел сидел рядом, но даже не смотрел наменя. Он смотрел на пол, куда были сброшены мои джинсы. Но не джинсыинтересовали его. Совсем не джинсы, будь они неладны. Кое-что… Кое-чтопоинтереснее валялось на полу. Кое-что поинтереснее, выпавшее из их кармана.

Кольцо.

Проклятое, краденое со стеллажа, абсолютно бессмысленноекольцо. Такое же дешевое, как и тот трюк, который хотел провернуть с намиЛенчик. Впрочем, учитывая, как сосредоточенно смотрит на пол Ангел, — доЛенчика можно и не дожить…

Ровно пятнадцать секунд я утешала себя мыслью, что вполумраке библиотеки кольцо осталось незамеченным, а Ангел отвалился от меняпросто так: подумав о Динке, подумав о Рико, подумав обо всех своих женщинах —голландках, итальянках, швейцарках проездом из Акапулько в Цюрих…