В какой-то момент, когда затишье продлилось чуть дольше, мнедаже показалось, что инцидент исчерпан, но… Возник новый звук, резкий игромкий, как будто наверху перевернули стул и поволокли его по полу.

А потом. Потом взвыл Рико.

Вой был пронзительным, долгим и беспомощным, он заполнил всеуголки дома, он шел отовсюду. Ничего более ужасающего я в жизни своей не слыхала.Я зажала руками уши, и, будь моя воля, я залила бы их чем угодно — воском,сургучом, расплавленным свинцом, жидкой ртутью, — только бы не слышатьэтого кошмарного воя и последовавших за ним глухих ударов: казалось, что постенам изо всех сил колотили набитым шерстью тюком.

Но вой не прекращался.

А наверху было тихо. Подозрительно тихо.

В этой тишине, обрамленной собачьими стенаниями, я так жемолча оделась и выскользнула из библиотеки. Вой стал явственнее, но теперьпугал меня гораздо меньше. Теперь в нем не было ничего мистического, идущего отвсех стен одновременно. Я сразу же поняла, что Ангел запер Рико в небольшойкомнатке между ванной и кухней. Эта комнатка с одиноким окном служила чем-товроде кладовой. Я пару раз заглядывала в нее, но ничего, кроме стремянки, парысломанных кресел, раскуроченного трюмо и сундука с тряпьем, в ней не было.

Узкая, как пенал, как шпиль собора, кладовая: неплохаянаграда для собаки, выигравшей бой, ничего не скажешь. Подобное отношение не очень-товдохновляло Рико, вой соскользнул на хрип, а тяжелая дверь сотрясалась и мелковибрировала: очевидно, пес бросался на нее всем телом.

Но не Рико, совсем не Рико занимал меня сейчас.

Тишина в комнате Динки и Ангела — вот что настораживало.

И я, трусливая глупая овца, цепляясь носками за ступенилестницы, пошла на эту тишину, как идут на огонь, мерцающий во тьме, как идутна путаный любовный шепот в самой сердцевине постели. И только возле дверикомнаты я остановилась. И замерла, прислушиваясь.

Ни одного звука.

Ни единого.

Мертвая тишина, так не свойственная Динке.

Тишины рядом с Динкой не было никогда, даже в те редкиеминуты, когда она молчала. Динка была наполнена звуками, памятью о звуках,предчувствием звуков. И вот теперь — мертвый штиль. Я застыла на самом берегу,перед этим штилем, стараясь уловить хотя бы шорох. Но в уши лезло лишьсодрогание двери на первом этаже и стук сердца. Моего собственного сердца. Онобилось везде — в висках, в горле, в запястьях, в подгибающихся коленях.

Вот хрень, зачем мне столько сердец?..

Это было последнее, о чем я успела подумать, прежде чемуслышала резкую неверную ноту за дверью.

Саксофон.

Нота так испугала меня, что я, не удержавшись на ногах,почти ввалилась в комнату. И увидела Динку, которая сидела на кровати.

Как обычно, поджав ноги по-турецки.

Динка опиралась подбородком на саксофон и смотрела прямо наменя. И… И я могла поклясться, что она в упор меня не видела.

А я не увидела Ангела.

Странно, когда это он успел выйти? И почему я не услышалаэтого, и почему не увидела его самого? Вой Рико и мертвого поднимет — и еслиАнгел был обеспокоен этим, то обязательно бы спустился вниз. И обязательностолкнулся бы со мной: возле кладовки, на лестнице, в начале коридора — гдеугодно. Но он со мной не столкнулся…

Господи, когда же чертов пес перестанет сходить с ума?..

— Дина? — окликнула я Динку, ухватившись рукой закосяк. Никакой реакции.

— Дина… Диночка… Да что с тобой? И где… — Я суевернопонизила голос. — Где Ангел?

— Ангел… Ну да, Ангел… — наконец-то она хмуро сфокусироваласьна мне. — Это ты…

— Я… Что с тобой?

— Ничего… Который час?

Хороший вопрос… Самое время для подобного вопроса.

— Понятия не имею… А что?

— Я же сказала — ничего… Просто спросила у тебя —который час… Ты хоть раз можешь ответить на вопрос? Самый обыкновенный… Просто— скажи мне, который час… Просто — скажи…

— Я не знаю…

— Ты никогда ничего не знаешь! — Динка началазаводиться — как обычно, с полоборота, но это даже обрадовало меня.

Это было знакомым, это было привычным — ее тупая,возникающая на пустом месте злость ко мне. Вот и сейчас Динкина злость ласкововзъерошила мне волосы и прошептала на ухо: все в порядке, все в порядке, ничегоне изменилось.

— Ты никогда ничего не знаешь!.. Только и умеешь, что какпопка повторять чужие мысли. И больше ничего. Ничего… Тоже мне… Интеллектуалка,мать твою!…

Динка грязно выругалась, и меня совсем было отпустило. И ядаже позволила себе заискивающе улыбнуться. Как улыбалась всегда — все впорядке, все в порядке, ничего не изменилось.

— Если хочешь, я узнаю, который час… Если это так длятебя важно… — Глупое утешительство, ни у нее, ни у меня часов не было и впомине, а единственные часы в доме — огромные, похожие на средневековый замок,с маятником в виде головы орла, перестали ходить задолго до нашего появленияздесь. Если вообще когда-нибудь ходили.

— Проехали…

Динка откинулась на спину, свесила голову с кровати иопустила руку, оставив меня в обществе своих разведенных коленей.

— Динка! — обратилась я к коленям с запоздалымраскаянием. — Может быть, я не права, но…

— Проехали. — Она снова легко поднялась. —Час ноль тринадцать. Тринадцатое сентября… Можешь меня поздравить…

— С чем?

— Н-да… С днем рождения, Рысенок. Оно наступило.Так-то. Оно наступило…

Черт… Черт-черт-черт… Как же я могла забыть?! Тринадцатоесентября, Динкин день рождения! В прошлом году мы отмечали его довольно пышно,в клубе «Колорадский отец» на Ваське. В этом клубе, славившемся своим отвязнымстриптизом, любили прожигать жизнь недолговечные, как одуванчики под ветром,шестерки из бандитских группировок, мелкоплавающая богема из Театральнойакадемии и гайморитные наркодилеры со старших курсов Университета.

Впрочем, в тот вечер «Папаша» был отдан на откуппродюсерскому центру «Колесо», а возле шеста не наблюдалось ни одной штатнойдевочки. Как и следовало ожидать, ближе к развязке, когда перепились все, местоу шеста по очереди заняли: тогда еще живая Виксан, тогда еще живой Алекс, тогдаеще темнокожий телохранитель дуэта «Таис» Диас Аристиди, тогда еще полновеснаягроздь подтанцовки из нашего шоу… Но лучше всех…

Лучше всех оказалась Динка.

Она проделывала такие фокусы с шестом, что в клубе неосталось ни одного человека, который бы этому шесту не позавидовал.

А я…

Я в этот вечер глухо завидовала самой Динке. Завидовала, какне завидовала никогда раньше. Завидовала так сильно, что даже пожелала ейсдохнуть. Ей — центру всеобщего внимания. Ей — любимице всех мало-мальскиупругих членов, да и не упругих тоже; ей, вечной победительнице вечных опросовна интернет-форуме: «Кто вам нравится больше: Дина или Рената»… Ей — хамке,хабалке, недалекой девке с юмором ниже пояса… Ей — проклятию и вожделениюжелтой прессы… Моя слава была не меньше, нет, совсем не меньше. Но она быладругой. Не такой яркой, не такой двусмысленной, не такой безусловной…