Она закинула голову и посмотрела в высокое ледяное небо.

– Когда?! – переспросил Андрей и поднялся. Этого он никак неожидал. – Когда оно вступает в силу?

– В понедельник, – подтвердил Лев Ильич, не понимая, почемутак всполошились эти милые оперативники из уголовного розыска. Он еще раззаглянул в бумаги. – Ну да, в понедельник. А сегодня у нас что? А сегодня у наспятница, правильно я понимаю?

Ларионов и Полевой переглянулись. Не зря они проработаливместе много лет, потому что этот обмен взглядами передал от одного к другомувсю необходимую информацию, и эта информация были неутешительна.

Они вдруг бросились бежать, оставив недоумевающего ЛьваИльича над раскиданными на столе бумагами, и тяжело затопали по коридору.Какой-то охранник попался навстречу, но Андрей толкнул его, и он упал, вернее,сел к стене, недоуменно тараща глаза.

– Пропустите! – тонким голосом крикнул от двери своегокабинета Лев Ильич. Он семенил по коридору навстречу переполошившейся охране. –Это уголовный розыск!

Лифта ждать было некогда, и они кубарем скатились полестнице.

– Машина? – спросил Игорь. Они были на Тверском бульваре, ауспеть им нужно было в Воротниковский.

– Какая, к черту, машина, – сказал Андрей. Пыхтя, оноткрывал дверь на улицу. Охранника почему-то не было как раз в том единственномместе, где он был по-настоящему нужен. Дверь наконец поддалась, и они вылетелина Тверской бульвар.

– Быстрей! – крикнул Андрей. – Давай за “Известия”, дворами!

Он увидел ее сразу, как только она вышла из аптеки. Онапоказалась ему намного лучше, чем на убогой паспортной фотографии, которую онтак внимательно изучал. В душе у него даже шевельнулась жалость. Он ее сейчасубьет, а у нее такие славные волосы, и розовые щеки, и веселые глаза…

Он выстрелит, и все это умрет. Жалко.

Он заставил себя вспомнить, чья она дочь и чем она емуугрожает. Если он оставит ее в живых, она испортит, отравит вею его жизнь, какта, первая гадина испортила и отравила всю жизнь его родителей.

Он должен защищаться. Он не может позволить себе жалость. Онвсегда до конца выполняет свой долг. Особенно долг перед семьей.

Она смотрела в небо и зябко ежилась в широкой, безразмернойкуртке. Все-таки жаль, что она такая хорошенькая и что она так похожа…

Нет! У него нет права жалеть ее!

Он должен ее застрелить.

Это ведь так просто, она и не почувствует ничего. Онпоудобнее перехватил пистолет рукой в тонкой перчатке. На стройке за хлипкимзабором что-то гудело и бахало, и он мимолетно улыбнулся. Он все точнорассчитал, как рассчитывал всегда. Выстрела никто не услышит.

Никто не узнает, что он убил ее, и в этой истории будетнаконец поставлена точка.

Сейчас он сделает это и через пять минут будет спокойно питькофе у Станиславского и наслаждаться чувством превосходства и победы.

Он посмотрел по сторонам.

Никого.

Он еще раз осторожно перехватил пистолет и шагнул вперед.

Здесь не было забора, это Андрей знал совершенно точно. Ещевчера он осматривал подходы к аптеке и никакого забора не было. Он дажезастонал сквозь стиснутые зубы.

Будь оно все проклято! Будь проклята эта стройка, будьпроклят этот забор, через который придется перелезать или ломать его!

Он подтянулся на руках и перенес большое, тяжелое тело надругую сторону. Оно всегда хорошо ему служило, хотя Андрей мало о немзаботился, больше нагружал, и теперь он уговаривал себя: ну побыстрее,побыстрее же, ну постарайся, ты же тренированный мужик, все можешь…

Как всегда в такие минуты, он ни о чем не думал, ничего неанализировал и ничего не боялся. Он знал, что должен успеть, и поэтому знал,что успеет. Рядом тяжело плюхнулся Полевой.

– Куда?!

– Правее!

В ботинках были вода и песок со стройки.

Он должен успеть и успеет.

Он точно знает, что это происходит именно сейчас.

На бегу он достал из-под куртки пистолет и снял его спредохранителя.

Клавдия вздрогнула и оглянулась. Прямо на нее шел неизвестнооткуда взявшийся человек. Он был высокий и красивый, и в опущенной руке ондержал что-то очень похожее на пистолет.

На Клавдию напал столбняк.

Она просто стояла и смотрела, как он приближался,стремительно и изящно, как танцор.

Деваться ей было некуда. Крикнуть она не могла, да никто быи не услышал ее крика.

Она растерянно оглянулась по сторонам, потом сновапосмотрела на него, зная, что сейчас он ее убьет.

И улыбнулась нерешительной улыбкой.

Жалко просто так умирать. Жалко, потому что только сейчасона поняла, что значит – жизнь. Андрей будет расстроен. Он будет расстроен инесчастлив, потому что счастливым его может сделать только она, а ее сейчас нестанет. Это она понимала так ясно, как будто тот человек прямо сказал ей обэтом.

Она зажмурилась и покрепче стиснула в карманах руки.

Ничего не поделаешь. По крайней мере она не будет смотреть,как он это сделает.

Ему нужна была еще секунда. Еще одна крошечная секунда,чтобы сделать это так же хорошо, как он сделал это два предыдущих раза. Онапоняла, что он все равно убьет ее, и поэтому ничем ему не мешала – стояла нешевелясь и зажмурившись.

Она сразу все поняла…

Жаль только, что ему некогда объяснить ей, за что она должнарасплатиться.

Что-то страшно грохнуло за его спиной, и от неожиданности оноглянулся. Он не должен был оглядываться, но все-таки оглянулся.

Клавдия открыла глаза и увидела, как через забор стройкистремительно прыгает Андрей, а за ним еще кто-то, и чудовищный, ненатуральныйгрохот заполняет узкий каменный двор, как будто начинается землетрясение.

Как в замедленном повторе, она видела, как ее убийцаповорачивается и вскидывает руку с пистолетом, и страшный пустой глаз пистолетаупирается ей прямо в лицо.

И снова обвал звуков, от которых что-то как будто лопается вушах, Андрей что-то кричит, разобрать невозможно, и страшный глаз уже несмотрит ей в лицо, а убийца удивленно смотрит на свою руку, которую держит какчужую.