– Подожди, Андрей, – попросила Клавдия. – Но он же… брат. Онже наш брат…

Она выговорила слово “брат” осторожно, как будто попробовалана вкус.

– Это для него не имело значения. Имело значение только то,в чем убедила его мать, – что вы виноваты в том, что Илларион ушел из семьи инекоторое время не возвращался обратно. И что с вами никак нельзя делитьсяотцовским наследством. А оно, как я понимаю, огромное…

Он выбросил окурок в раковину, чего никогда не делал, иуставился в темное окно.

– Я увидел фотографию Рогожской в альбоме у ИриныМерцаловой, вдовы твоего брата. Она сказала мне, что эту фотографию маленькийСережа зачем-то захватил из дома, когда его забирали в интернат. А потом яувидел эту женщину в твоей аптеке и долго не мог вспомнить, где я ее мог видетьраньше, а потом вспомнил… Ее сын так ненавидел Сергея, что даже убил егособаку, доброго, бес??олкового, старого колли. И не забыл о том, что мы тожепридем с собакой, – обработал чем-то ноги, чтобы наша собака не взяла след. Яже говорю, химик он превосходный. Научным институтом руководил…

– Что с ним теперь будет?

Андрей оторвался от созерцания своего отражения в темномстекле и неохотно пожал плечами.

– Я хочу увидеть своих племянников, – сказала Клавдиятвердо. – И свою… сноху. Ты меня отвезешь?

– Ну почему, Андрей?! – Она даже руки к груди прижала, какбудто умоляя его. – Но почему ты не хочешь?

Он готов был немедленно задушить ее.

– Я хочу!! – заорал он. – Но не могу! Ты понимаешь это илинет?! Я три часа объясняю тебе положение дел, а ты меня ни черта не слушаешь!

– Да как же я могу тебя слушать, если ты несешь какую-точушь! При чем здесь мои деньги?!

– При том, – сказал он, вдруг ужасно устав. – Дело не в том,что я благороден без меры. Дело в том, что у тебя теперь будет совсем другаяжизнь и я тебе в этой жизни буду не нужен! Тем более в качестве мужа!

– Откуда ты знаешь? – спросила она с возмущением. – Нуоткуда? Ты что, уже был женат на мне?

– Не на тебе, но был, – признался он и, глянув в еедрогнувшее лицо, сказал помягче: – Ты теперь богатая женщина, Клава. Даже непросто богатая, а очень, очень богатая. У тебя, видишь, даже дом на Мальтеимеется.

Даже если ты поделишь свои деньги с Ириной и пацанами…

– Уже поделила.

– Все равно ты осталась очень богатой женщиной. Сейчас тебе,может быть, и кажется, что я тебе нужен, но очень скоро наши образы жизниперестанут… совпадать. Я не хочу этого ждать. Я не хочу с тобой разводиться,когда ты встретишь и полюбишь кого-нибудь более тебе подходящего. У меня нет наэто времени и душевных сил. – Он отвернулся. – Так что вопрос закрыт. Я на тебене женюсь.

– Ты просто… просто… – Глаза у Клавдии налились слезами. –Ты просто подлец, Ларионов. Я люблю тебя. Мне тридцать один год, и я в полномрассудке. Не знаю, что ты там пророчишь и кого я должна, по плану, встретить,кто больше мне подойдет, но я люблю тебя, хочу жить с тобой и родить тебедетей, чтобы у Вани с Гришкой были еще братья или сестры. Чтобы у нас быланормальная семья, с бабушками, дедушками, тетками, дядьями, днями рождения вОтрадном и плюшками по воскресеньям. Это что, преступление?

– Это не преступление, – ответил он.

Кажется, впервые в жизни после переходного возраста у негозакололо под лопаткой от страха. Он тоже хотел всего этого, но не мог себеэтого позволить. По крайней мере не с ней, теперешней.

Она загнала его в угол, и, как выбраться оттуда, он не знал.Он был совершенно уверен, что ей, богатой и защищенной, он не нужен. Не можетбыть нужен. У него всегда будет одна и та же напряженная, отнимающая все силы ивремя работа, на которой он ни черта не заработает, кроме разве что ещенескольких ранений. Он будет поздно приходить, думать на кухне свои думы,таскаться на работу по выходным, оставлять ее одну, а для нее теперь существуетмиллион новых возможностей, которых не существовало раньше, и этинереализованные возможности стеной встанут между ними.

Даже мысли об этом он не мог вынести потому, что любил ее.

Его мечты – о том, чтобы пятнадцать лет, как один месяц, особственном щенке, о веселом мальчишке, который висел бы на его джинсах иназывал его папой, о том, чтобы вернуться со своей поганой работы, обнять ее ини о чем больше не думать и не волноваться, – имели смысл, пока она была простоКлавой Ковалевой, детдомовским заморышем и давней подругой.

– Клава, – сказал он холодно. – Я буду с тобой, пока тыэтого хочешь. Можешь считать меня мужем или любовником – мне все равно. Ножениться на тебе я не могу. Это нечестно. Ты этого не понимаешь, но я знаю, чторано или поздно поймешь. Я за всю жизнь не заработаю столько, сколько лежит наодном твоем счете, а у тебя их пятнадцать. Я не уйду с работы потому, что этоединственное, что я умею делать хорошо. И я больше не хочу разговаривать обэтом.

– Я не справлюсь с такой кучей денег одна, без тебя, –сказала она жалобно. – Ты же умный и хваткий, ты знал бы, как с нимиуправляться. А я совсем не знаю.

– Наймешь кого-нибудь, кто знает, – четко выговорил он тономмайора Ларионова. – Я тебе не банкир.

Она поднялась со стула и некоторое время молча ходила покомнате. Андрей уже знал эту ее привычку ходить, когда она над чем-то думала.Потом она остановилась и взглянула на него.

Надумала, понял он. Сердце тяжело, как чужое, бухнуло в грудьи переместилось выше, к горлу.

– Ну вот что, Ларионов, – сказала она почти таким жехолодным тоном, каким только что говорил он. – Ты мне не банкир, а я тебе… –она поискала слово, – не постельная грелка. Ты не хочешь на мне жениться иможешь проваливать к чертям собачьим. Я не согласна быть просто твоейлюбовницей. Я хочу быть твоей женой и хочу сейчас же завести ребенка. Если тытак трусишь, то я тебя отпускаю. Катись отсюда. Но сидеть и ждать, когда я тебенадоем и ты под каким-нибудь предлогом вышвырнешь меня из своей жизни, я не желаю.

– Я не собираюсь тебя вышвыривать, – пробормотал Андрей,пристально глядя ей в лицо. Такой Клавы Ковалевой он не знал.

– Уходи! – приказала она. – Чеши на дачу к Елене Васильевне.Скажи ей, что я последняя сволочь и выгнала тебя. Ну!

Андрей Ларионов, как правило, хорошо владел собой, но у неготоже была гордость.

Большими шагами он вышел в прихожую, натянул куртку и такбахнул дверью, что в подъезде задрожали стекла и на пол с тихим хрустомпосыпалась штукатурка.

Он пришел в себя только на Ленинградском шоссе.