Прекрасные глаза Лусио остановились на ней с восхищением, и я заметил, что моя жена покраснела под его взглядом и казалась сконфуженной.

– Когда вы приехали в Англию? – спросила она.

– Вчера, – ответил он. – Я пересек Ла-Манш из Онфлера на своей яхте. Вы не знали, что у меня есть яхта, Темпест? О, вы должны как-нибудь на ней покататься. Лодка быстрая, и погода была превосходная.

– Амиэль здесь с вами? – спросил я.

– Нет. Я оставил его на яхте. Я могу, как говорит простонародье, несколько дней «прислужить себе сам».

– Несколько дней? – переспросила Сибил. – Разве вы покинете нас так скоро? Вы обещали погостить здесь подольше.

– Правда? – И он пристально посмотрел на нее, с тем же томным восхищением в глазах. – Но, моя дорогая леди Сибил, время меняет наши намерения, и я не уверен, придерживаетесь ли вы и ваш муж тех же мнений, что и в начале вашего свадебного путешествия. Возможно, вы и не хотите видеть меня сейчас!

Он сказал это с выражением, на которое я не обратил никакого внимания.

– Не хотим вас видеть! – воскликнул я. – Я всегда буду хотеть вас видеть, Лусио, вы мой лучший друг и единственный из друзей, кого я хочу сохранить. Поверьте мне! Вот вам моя рука!

Он некоторое время смотрел на меня с любопытством, а затем обратился к моей жене и спросил нежным, почти ласковым тоном:

– А что скажет леди Сибил?

– Леди Сибил скажет, – ответила она с улыбкой, и щеки ее покраснели, – что будет горда и счастлива, если вы станете считать Уиллоусмир своим домом, когда пожелаете. И что она надеется, хотя вы и слывете женоненавистником… – здесь она устремила свои прекрасные глаза прямо на него, – что вы немного смягчите свое отношение в пользу вашей теперешней chatelaine![31]

С этими словами, отдав шутливый поклон, она вышла из комнаты в сад и остановилась на лужайке, недалеко от нас. Ее белое платье блестело в мягких осенних сумерках, и Лусио, вскочив с места, посмотрел ей вслед, хлопнув меня по плечу.

– Клянусь Небом! – тихо произнес он. – Это идеальная женщина! Я был бы невежей, если бы воспротивился ее воле. Или вашей, мой добрый Джеффри. – И он серьезно посмотрел на меня. – Я вел дьявольски ужасную жизнь во время нашей разлуки! Мирное созерцание добродетельного брака пойдет мне на пользу! Джеффри, прикажите послать за моим багажом на вокзал и сделайте необходимые распоряжения. Я намерен остаться надолго!

XXIX

Наступило спокойное время. Тогда я этого не знал, но это было своеобразное затишье, которое в природе наступает перед бурей, а в человеческой жизни – перед сокрушительным бедствием. Я отбросил беспокойные и мучительные мысли и наслаждался возобновленным дружеским общением с Лусио. Мы вместе гуляли, ездили верхом и проводили бóльшую часть дня в компании друг друга.

Тем не менее, хотя я полностью доверял своему другу, я никогда не обсуждал с ним моральные отклонения и извращения, которые обнаружил в характере своей жены, – не из уважения к Сибил, а просто потому, что понимал, каким будет его ответ. Он едва ли разделил бы мои чувства. Едкий сарказм взял бы верх над дружбой, и Лусио ответил бы мне вопросом: «Отчего же вы, будучи человеком, далеким от совершенства, ожидали совершенства от своей жены?» Как и многие другие мужчины, я считал, что могу делать все, что захочу, когда захочу и как захочу. При желании я мог бы пуститься во все тяжкие, но при всей своей скверне сохранял право требовать от жены незапятнанной чистоты. Я знал, как Лусио отнесется к этой форме высокомерного эгоизма и каким хохотом встретит любые мои высказывания по поводу нравственности женщин. Поэтому я был осторожен, стараясь, чтобы ни один намек на истинное положение дел не проявился в моем поведении, и во всех случаях относился к Сибил с особой нежностью и предупредительностью, хотя она, как мне казалось, скорее негодовала из-за того, что я играл роль влюбленного мужа. Сама она в присутствии Лусио была странно эксцентрична: то восторженна, то печальна, то весела, то подавлена, но никогда еще в ней не было столько пленительной грации и очарования.

Как глуп и слеп был я в то время! Как невосприимчив к ходу событий! Поглощенный грубыми материальными удовольствиями, я игнорировал все скрытые силы, которые составляют историю жизни отдельного человека не меньше, чем историю целого народа. Я считал каждый наступающий день едва ли не моим собственным творением, предназначенным для того, чтобы потратить его как мне заблагорассудится, и не принимал во внимание, что дни – это всего лишь белые листочки из Божьей летописи человеческой жизни, на которых мы оставляем свои знаки, правильные или ошибочные, для справедливого и точного подведения итогов наших мыслей и поступков в будущем. Если бы кто-нибудь осмелился сказать мне эту истину тогда, я бы посоветовал ему проповедовать такую чепуху детям. Однако теперь, когда я вспоминаю те белые листы дней, которые при каждом восходе солнца разворачивались передо мной свежими и пустыми и на которых я оставлял всего лишь грязные пятна своего эго, я содрогаюсь и возношу молитвы, чтобы мне никогда не пришлось платить по этим счетам! Но какой смысл молиться о чем-то, идущим вразрез с вечным Законом? Ведь он заключается в том, что в роковой час мы сами должны подсчитать наши проступки. Неудивительно, что находятся те, кто предпочитает не верить в жизнь после смерти. Эти люди резонно полагают, что лучше умереть окончательно, чем отвечать за умышленное зло, которое они совершили!

Октябрь медленно и почти незаметно подходил к концу, деревья приобретали великолепные осенние оттенки жгуче-бордового и золотого. Погода оставалась прекрасной и теплой, и то, что французские канадцы поэтично называют «летом всех святых», дарило нам яркие дни и безоблачные лунные вечера. Воздух был так мягок, что после ужина мы всегда пили кофе на террасе с видом на лужайку. В один из таких приятных вечеров я оказался свидетелем странной сцены с участием Лусио и Мэвис Клэр – сцены, которую я счел бы невозможной, если бы не видел собственными глазами.

Мэвис обедала в Уиллоусмире. Она очень редко удостаивала нас этой чести. Кроме нее, присутствовали еще несколько гостей. Мы задержались за кофе дольше обычного, поскольку мисс Клэр своей живостью, красноречием и прекрасным юмором придавала разговору особый шарм и всем присутствующим хотелось слушать ее и узнать как можно больше о гениальной романистке. Но когда над верхушками деревьев появилось мягкое сияние полной золотой луны,