Сибил предложила прогуляться по саду, и все с восторгом согласились. Мы отправились всей компанией – кто парами, а кто группами по три-четыре человека. Вскоре общество, однако, разделилось среди розариев и прилегающих кустов, и я оказался один. Я вернулся в дом, чтобы взять портсигар, который оставил на столе в библиотеке, а выйдя снова в сад в другом направлении, медленно пошел по лужайке, куря на ходу, к реке, серебряный блеск которой можно было ясно различить сквозь нависавшую над его берегами редеющую листву. Я почти достиг тропинки, пролегавшей вдоль течения извилистой речки, когда меня заставил помедлить звук голосов – мужского, низкого и убедительного, и женского, нежного, серьезного и как будто дрожащего. Ошибиться было невозможно: я узнал богатые, проникновенные интонации Лусио и милые нотки голоса Мэвис Клэр.

Я остановился в изумлении. Неужели Лусио влюбился? – подумал я и чуть не улыбнулся этой мысли. Не удалось ли мне раскрыть тайну «женоненавистника», который теперь наконец-то пойман и приручен? А Мэвис? Маленькая Мэвис, не слишком красивая по общепринятым меркам, но обладающая даром, большим, чем просто красота, – неужели ей удалось очаровать гордую и неверующую душу? Вслед за этими мыслями я ощутил глупый укол ревности. Почему из всех женщин мира он выбрал именно Мэвис? – спрашивал я себя. Разве не мог он оставить ее в покое, с ее мечтами, книгами и цветами, в убежище под чистым, мудрым и бесстрастным взором Афины Паллады, чье хладное чело никогда не пылало от жара страсти?

Теперь нечто большее, чем просто любопытство, заставляло меня прислушиваться, и я осторожно приблизился, встав в тени широкого вяза, откуда мог все наблюдать, оставаясь при этом невидимым.

Да, это был Риманес. Он стоял прямо, скрестив руки на груди, и его темные, печальные и загадочные глаза были устремлены на Мэвис, находившуюся в нескольких шагах от него. Она смотрела на него с выражением смешанного восхищения и страха.

– Я просил вас, Мэвис Клэр, – медленно произнес Лусио, – позволить мне оказать вам услугу. У вас есть истинный талант – редкое качество для женщины, – и я хотел бы помочь вам увеличить ваше состояние. Я не был бы тем, кто я есть, если бы не попытался убедить вас позволить мне помочь вам. Вы не богаты, а я могу подсказать вам, как стать таковой. За вами стоит большая слава, я признаю это. Но у вас много врагов и клеветников, которые стараются сбросить вас с завоеванного пьедестала. Я мог бы привести их к вашим ногам и сделать вашими рабами. С такими качествами, как у вас, – мощным интеллектом, грацией и темпераментом – вы, следуя моим указаниям, приобрели бы такое влияние, каким не обладала ни одна женщина в нашем столетии. Я не хвастаю, я действительно могу осуществить то, что обещаю, и даже более. И я ничего не прошу взамен, кроме того беспрекословного следования моим советам. А им, замечу я, следовать нетрудно: большинство людей делает это с легкостью!

Выражение лица князя, как мне показалось, было очень необычным: оно казалось настолько изможденным, унылым и горестным, словно он делал какое-то предложение, которое претило его натуре, а вовсе не собирался оказать посильную помощь трудолюбивой писательнице для достижении большего богатства и известности. Я с нетерпением ждал ответа Мэвис.

– Вы очень любезны, князь Риманес, уже тем, что подумали обо мне, – сказала она после небольшой паузы. – Не могу понять, почему вы это делаете, ведь я вам, в сущности, никто. Я, конечно, слышала от мистера Темпеста о вашем огромном богатстве и влиянии и не сомневаюсь, что вы лелеете добрые намерения. Но я никогда ни у кого не одалживалась, и мне никто никогда не помогал. Я помогала себе сама и предпочитаю это делать впредь. И в действительности мне нечего желать, кроме легкой смерти, когда придет ее время. Это верно, что я не богата, но я и не хочу быть богатой. Я ни за что не хотела бы оказаться обладательницей крупного состояния! Быть окруженной обманщиками и льстецами и не уметь отличить ложных друзей от истинных! Быть любимой за то, что ты имеешь, а не за то, кем ты являешься! О нет, это стало бы для меня несчастьем. И я никогда не жаждала власти, разве что той власти, которой наделена любовь. Но эта власть у меня есть: многие любят мои книги, а через них и меня. Я чувствую любовь читателей, эта любовь взаимна, хотя, возможно, многих я так и не увижу и не узнаю их лично. Но мне совсем не требуется личное знакомство. Их сердца откликаются на зов моего сердца – вот вся власть, которая мне нужна.

– Вы забываете о своих многочисленных врагах! – напомнил Лусио, по-прежнему угрюмо глядя на нее.

– Нет, не забываю, – ответила Мэвис. – Но я их прощаю! Они не в силах причинить мне вреда. Пока я сама не унижу себя, никто другой не сможет меня унизить. Если моя совесть чиста, никакие упреки не смогут меня ранить. Моя жизнь открыта для всех: люди видят, как я живу и чем занимаюсь. Я стараюсь поступать по совести, но если есть те, кто думает, что я поступаю дурно, то мне очень жаль, и если мои ошибки можно исправить, я буду рада их исправить. В этом мире всякий, кто занимает какое-то положение в обществе, имеет врагов. Люди без врагов – это просто ничтожества. Все, кому удается завоевать какую-то независимость, должны ожидать неприязни со стороны сотен людей, которые не могут найти ни малейшей жизненной опоры и потому терпят неудачи. Мне искренне жаль их, и когда они говорят или пишут жестокие вещи, я знаю, что их языком или пером движет всего лишь хандра и разочарование, и легко прощаю их. Они не способны причинить мне зла или помешать. В действительности никто не может причинить мне вред или помешать – кроме меня самой.

Листья деревьев слегка зашуршали, треснула ветка, – и сквозь листву я увидел, что Лусио подошел ближе к тому месту, где стояла Мэвис. Слабая улыбка озарила его лицо, чудесным образом смягчив и придав почти сверхъестественное освещение красивым темным чертам.

– Вы прекрасный философ, – сказал он. – В оценках людей и вещей я назвал бы вас Марком Аврелием в женском обличье! Но все же вы женщина, и в вашей жизни, полной возвышенного и спокойного достоинства, кое-чего не хватает. При соприкосновении с этим философия терпит неудачу, а мудрость увядает на корню. Это любовь, Мэвис Клэр! Любовь мужчины, любовь преданная, слепая, страстная, – ее вам еще