ни малейшей причины для страха. Вы вся – истина и чистота, а я чту и то и другое. Я не дам вам ни совета, ни помощи для устройства вашей жизни. Сегодня вечером мы расстанемся и больше не встретимся на земле. Никогда больше, Мэвис Клэр! Нет, ни в один из дней вашего спокойного благостного существования я не перейду вам дорогу, клянусь Небом!

– Но почему? – ласково спросила Мэвис, подойдя к нему и положив руку ему на плечо. – Почему вы осуждаете самого себя с такой страстью? Какая темная туча омрачает вашу душу? Вы благородная натура, и я, похоже, обидела вас… Простите меня – я вам не доверяла…

– И вы правильно делаете, что не доверяете! – ответил он, схватив ее за руки и глядя ей прямо в лицо глазами, сверкавшими, как бриллианты. – Внутреннее чувство верно подсказывает вам. Если бы на свете было много таких, как вы, сомневающихся во мне и отталкивающих меня! Скажу напоследок: если после нашего расставания вы когда-нибудь вспомните обо мне, то подумайте, что меня следует жалеть больше, чем парализованного и голодного нищего, ибо у него, быть может, еще есть надежда, а у меня нет никакой. И когда будете молиться за меня – а вы дали слово! – то молитесь за того, кто не смеет молиться за себя сам! Знаете слова: «Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого»? Сегодня ночью вы, сами того не зная, подверглись искушению, но избавились от лукавого, что может сделать только чистая душа. А теперь прощайте! При жизни мы больше не увидимся. А после смерти… Я присутствовал у многих смертных одров по зову умирающих, но у вашего меня не будет! Возможно, когда ваша душа, прощаясь с миром, окажется на грани тьмы и света, вы узнаете, кто я был и есть! И с последним вздохом вы возблагодарите Господа за то, что мы расстались – сейчас – навсегда!

Он отпустил ее руки. Она отшатнулась от него, бледная и испуганная, ибо было теперь в темной красоте его лица нечто неестественное и ужасное. Мрачная тень омрачила его чело. Глаза блестели как огонь, нежная и жестокая улыбка играла на губах. Это странное выражение лица внушило страх даже мне, и я задрожал, словно от внезапного порыва холодного ветра, хотя воздух был теплым и ароматным.

Мэвис медленно отступила и пошла прочь, по временам оглядываясь на него с печалью, удивлением и тревогой. Через несколько мгновений ее хрупкая фигурка в мерцающем шелковом белом платье исчезла среди деревьев.

Я остался, не зная, что делать, а затем наконец решил попробовать вернуться в дом незамеченным. Но не успел я сделать шаг, как услышал голос Лусио:

– Ага, господин подслушиватель! Почему же вы не вышли из тени этого вяза, чтобы лучше видеть спектакль?

Сконфуженный, я подошел, бормоча какие-то невнятные оправдания.

– Вы видели образец актерского мастерства, – продолжал он, чиркая спичкой и закуривая сигару; голос его звучал спокойно, а в глазах светился обычный насмешливый огонек. – Вы знаете мою теорию, что всех людей – и мужчин, и женщин – можно купить за золото? Ну, я хотел проверить это на Мэвис Клэр. Как вы, должно быть, слышали, она отвергла мои выгодные предложения, и мне оставалось лишь разрядить обстановку, попросив ее помолиться за меня. Признайтесь, я сделал это очень мелодраматично? Женщины такого мечтательного идеалистического склада любят тешиться мыслью, что есть мужчины, благодарные за их молитвы!

– Все выглядело так, будто вы серьезно ко всему этому относились! – заметил я, досадуя, что он поймал меня на подслушивании.

– Разумеется! – ответил он, фамильярно взяв меня под руку. – Ведь у меня была публика! Сразу два придирчивых театральных критика слышали мои разглагольствования: приходилось стараться изо всех сил!

– Два критика? – переспросил я растерянно.

– Именно два. Вы и леди Сибил. По обычаю светских красавиц в опере, она ушла перед последней сценой, чтобы успеть вернуться домой к ужину!

Он захохотал, а мне сделалось ужасно неловко.

– Вы, должно быть, ошибаетесь, Лусио, – сказал я. – Я признаю, что подслушивал, – и это было дурно с моей стороны. Но моя жена никогда бы не опустилась…

– А, ну, значит, это лесная сильфида выскользнула из тени с шелковым шлейфом за спиной и бриллиантами в волосах! – весело возразил он. – Ну-ну, Джеффри, не смотрите так уныло! Я покончил с Мэвис Клэр, а она со мной. Я не строил ей куры, а просто ради развлечения испытал ее характер, – и нашел его более сильным, чем думал. Бой окончен. Она никогда не пойдет по моему пути, и боюсь, что я никогда не пойду по ее!

– Послушайте, Лусио, – сказал я с некоторым раздражением. – Ваш характер с каждым днем кажется мне все более и более странным!

– Да что вы говорите! – ответил он, забавно разыгрывая роль человека, удивляющегося самому себе. – Да, я вообще любопытный субъект! Я обладаю богатством, но оно не волнует меня ни на йоту. Я обладаю властью, но ненавижу ответственность, которую она накладывает. В действительности я предпочел бы оказаться кем угодно, только не тем, кто я есть! Смотрите, а вот и огни вашего «дома, милого дома», Джеффри!

Последнюю фразу он произнес, когда мы вышли на залитую лунным светом лужайку и перед нами засиял свет электрических ламп из гостиной.

– Там леди Сибил, – продолжал он, – самая очаровательная и совершенная женщина, которая живет только для того, чтобы заключать вас в свои объятия! Счастливчик! Кто вам не позавидует? Любовь! Кто смог бы прожить без нее, кроме меня? Кто, по крайней мере в Европе, отказался бы от счастья поцелуев (между прочим, японцы считают их отвратительной привычкой) без объятий, без всех других нежностей, которые считают приметами истинной любви? От этого никогда не устаешь – пресыщение не наступает! Мне бы хотелось полюбить кого-нибудь!

– Вам это доступно, если захотите, – заметил я с принужденным смехом.

– Нет, недоступно. Мне этого не дано! Вы слышали, как я говорил об этом Мэвис Клэр. Мне по силам заставлять влюбляться других, и я делаю это довольно ловко, как матушки, сватающие своих дочерей. Но для меня самого любовь на этой планете – явление слишком низкое, слишком кратковременное. Прошлой ночью во сне – мне иногда снятся странные сны – я увидел ту, которую, возможно, смог бы полюбить. Но она была Духом, с глазами ясными, как утро, и состояла из прозрачной, как пламя, материи. Она сладко пела, и я смотрел, как она возносится ввысь, и слушал ее песню. Это была дикая, бессмысленная для смертных ушей песня.