Этого мнения придерживался и полковник Гущин. Пелопею Кутайсову после ее возвращения домой из центра судебной и социальной психиатрии ни разу не вызывали к следователю. Более того, Гущин имел долгий разговор с ее матерью Региной, причем частный. Они встретились вне стен Главка, в маленьком кафе на Гоголевском бульваре. Катя о содержании этого разговора не знала. Гущин лишь сказал ей впоследствии, что родители отправляют Пелопею за границу, в ортопедическую клинику, на несколько месяцев. Об истинном финале дела Пелопея тоже ничего не знала — мать рассказала ей свою версию произошедшего: Гаврила и Грета совершили тяжкое ДТП, в котором двое пострадали (та парочка, что была сбита на Малой Бронной, к счастью, оба остались живы), а сам Гаврила не справился с управлением машиной и погиб.

Как все это будет выглядеть для Пелопеи впоследствии, через несколько лет, Катя боялась даже думать. Сколько времени удастся держать ее вдали от этой тайны? Способна ли на это семья, разлетевшаяся как клочья на ветру?

Несколько раз она видела Регину в стенах Главка и в следственном управлении. Мать семейства держалась изо всех сил. То, что она не уехала за границу с Пелопеей, а осталась, говорило в пользу того, что силы у нее все еще были, несмотря ни на что. Она вместе с бывшим мужем наняла для своей младшей дочери Греты очень дорогого и известного адвоката. И тот, хоть и знал свое дело отлично, пребывал в растерянности. Потому что это было страшное дело и одновременно внутрисемейное дело, в котором, защищая интересы в суде одного члена семьи, можно было навредить другому. Защищая Грету, можно было навредить Пелопее, непоправимо искалечив ее психику навсегда.

«Как они все это переживали? — думала Катя. — Родители — Регина и Платон? Как они восприняли истину, от которой волосы вставали дыбом?»

Платон Кутайсов, в отличие от жены, словно на автомате погрузившейся в судебные хлопоты, не подавал признаков жизни. Он выделил крупную сумму денег, но сам ни в чем не участвовал.

О его жизни знала лишь юная жена Феодора. Он заперся в доме и пил по-черному. Пил днем и ночью, словно пытаясь заработать себе белую горячку, а с ней и благословенную амнезию — потерю памяти, чтобы не вспоминать, что в одночасье лишился и любимого сына, и обожаемой дочери — младшей, которой уготованы годы в тюрьме.

Юная Феодора металась между двумя особняками на Новой Риге, в одном из которых гнил заживо ее парализованный отец, а в другом пропивал свой разум и память ее муж. Она уже задумывалась о разводе. Задумывалась о том, что поступила опрометчиво, войдя в эту безумную семью.

Светлана Лихотина-Жанет тоже коротала время в следственном изоляторе. Она наотрез отказывалась разговаривать со своим следователем до тех пор, пока ей не вернут все ее парики.

Каждый сходит с ума по-своему, если хоть раз побывал на Патриарших, тем более если собирался там кого-то убить.

В стенах Главка Катя лишь однажды встретила рыжую женщину, не любящую полицию, — Сусанну.

Та знала, кому обязана спасением. Но была верна себе. Она лишь высоко подняла свои брови и церемонно поблагодарила Катю за «вмешательство в ситуацию».

После гибели Гаврилы и задержания Греты старые подруги — Сусанна и Регина — больше не коротали утренние часы вдвоем в кафе у пруда. Нет, они встретились лишь раз, и Регина попросила ее молчать — нет, не на следствии и не на суде, а позже, гораздо позже, когда Пелопея вернется домой.

Они ведь оставались соседями: дом-«страха» и розовый дом — они ведь навечно там, на Патриарших, их обитатели прикованы к ним невидимыми цепями.

Впрочем, Сусанна обладала не менее сильным характером, чем ее приятельница. Она довольно быстро оправилась от пережитого, от того, что едва не сыграла в ящик по прихоти злых, влюбленных, потерявших человеческое обличье детей. С первыми зимними холодами она вернулась к своим привычкам. И сейчас ее можно встретить утром во французской кондитерской — она сидит за столиком в глубине зала одна и потягивает из чашечки тонкого фарфора крепкий чай, прикусывая маленькие ароматные пирожные-макарони. Розовое с лепестками вишни — ее любимое.

Женщины Патриков, точно грациозные кошки, сами умеют зализывать свои раны. И уверяют себя, что жизнь продолжается.

Жизнь продолжается…

Это философски объявил Кате и полковник Гущин, сказав, что хоть они и распутали это дьявольское патриаршее дело, но он потерпел поражение.

Суть этого поражения состояла в том, что Клавдий Мамонтов наотрез отказался перейти из ГИБДД в уголовный розыск под начало Гущина.

— Не захотел, — жаловался Кате Гущин. — Уж я и так к нему, и так. Парень-то неглупый, смелый, дотошный. Я бы рад его сюда, в Главк, взять к нам. Я ему и должность с повышением обещал — он: нет, спасибо. Уж я его и тобой соблазнял.

— То есть как это, Федор Матвеевич, вы его мной соблазняли? — спросила Катя.

— Ход конем. Он ведь поглядывает на тебя. Что у меня, глаз, что ли, нет? Он на тебя смотрит. При тебе тихий, как овечка. Я ему — ну, перейдете сюда в розыск, в управление, и с личными делами, возможно, настанет прогресс. Она — знаете, о ком я, — часто сюда заглядывает. Суется не в свое дело. Но помогает с толком, хорошо помогает. Не сверкай на меня глазами! Он и в этом меня отбрил. Сказал — с личным я сам разберусь, когда настанет правильное время.

Когда настанет правильное время…

Катя поняла, что имел в виду Клавдий Мирон Мамонт: в ауре патриаршего дела, дела о съеденном сердце, о кровавой свадьбе влюбленных обитателей Патриарших, они все жили словно в другом измерении.

Маленькая Грета это правильно подметила.

Нужно время на то, чтобы само время и их восприятие изменилось, вновь стало правильным.

То есть обычным.

— Я твоего мужа пару раз всего видел, — сказал Гущин Кате. — Но, сдается мне, он, Клавдий, чем-то на него очень похож.

— Нет, — Катя покачала головой. — На моего бывшего мужа он не похож. У них общее лишь профессия. А так они абсолютно разные люди.

Полковник Гущин промолчал. Он был расстроен, что Клавдий Мирон Мамонт на предложение стать сотрудником розыска ответил категорическим отказом.

Клавдия Катя увидела у своего кабинета Пресс-центра. Он ждал ее — она так решила.

— Покидаете нас?

— С завтрашнего дня снова в Бронницах. Сначала на дисциплинарную комиссию, потом на работу.

— Что ж, удачи вам на старом месте в автоинспекции.

— Я был рад работать с вами.

— Я тоже. Это было очень сложное дело. Болезненное. Оно на всех нас повлияло.

— Да. Я это дело никогда не забуду.

— И я, — она смотрела ему в лицо.

Какой спокойный! Ни один мускул не дрогнет.

Я, Клавдий…

— Мы еще увидимся? — спросил он.

— Как только что-то у вас в Бронницах случится интересное, я сразу же приеду.