Котя завел мотор, включил отопление. Потер руки, подышал наних — и впрямь замерз. Насмешливо посмотрел на меня:

— Очки? Я в них бабам больше нравлюсь. Очки мне придаютнаивный и невинный вид.

Я смолчал.

Мотор прогрелся, Котя вырулил с обочины на дорогу. Водил онвиртуозно, это я сразу понял. Наверное, он все делает виртуозно. Как-никак —куратор…

— Знаешь, так даже к лучшему, — задумчиво сказал он. —Конечно, жалко Настю… Но зато притворяться мне больше не нужно. Да и ты споводка соскочил. Так что, будешь акушером? Очень интересно, поверь! К тому жена такой функции должен быть человек с душой, с живым сочувствием… а не как этаИванова… Кирилл, я умру от любопытства! Как ты все-таки ее прихлопнул?

— Не совсем я. Башня. — Я вздохнул, вспоминая то странноеощущение, с которым рвалась моя невидимая связь с функцией. — Сцена была словнов фильме «ужасов». Потолок разошелся, Наталью за шею обвил оголенный провод — иутащил туда. А потом плиты сошлись. Как челюсти.

— Не врешь? — спросил Котя.

— Нет. Так все и было.

Котя резко повернул руль. Мы как раз выезжали из туннеля крижскому мосту, но он свернул не на проспект, а на глухую в ранний час улицу,уходящую к Останкино. Съехал на обочину, к каким-то гаражам и ангарам.Посмотрел на меня с нескрываемой грустью:

— Это плохо, Кирилл. Ты даже не представляешь, как этоплохо.

— Почему? Она жива?

Котя покачал головой:

— Знаешь анекдот про мальчика и Деда Мороза?

— Какой?

— Ну, где мальчик увидел Деда Мороза и кричит: «Ты живой! Тысуществуешь!» А Дед Мороз со вздохом отвечает: «Да, я действительно существую.И теперь мне придется тебя убить».

Урчал мотор, из кондиционера нас обдувало теплым воздухом.Где-то вдалеке простучали колеса электрички. Ехали уже сплошным потоком машиныпо мосту — город проснулся, город начинал новый день.

Котя строго и огорченно смотрел на меня.

— Почему, Котя? — спросил я.

— Для тебя это уже не важно, — горько сказал он.

И выбросил руку, сжимая ее на моем горле. Одну лишь правуюруку — вот только хватка была словно меня кузнечными клещами схватили. В глазахпотемнело, и мир закружился в прощальном вальсе.

— Как мне жаль… — донесся из ватной пустоты голос Коти.

Последним усилием, в котором не было ничего от разума, слепои беспомощно я ударил его правой рукой, целясь не то в голову, не то в шею.Котя сделал небрежный жест, будто отмахиваясь от мухи, — и я понял, что этолегкое движение должно сломать мне все кости в руке…

Не сломало.

Это был тяжелый, мощный блок, но я его пробил. И мой неловкосжатый кулак угодил Коте в подбородок.

Выглядело все так, словно по машине пролетела чугунная баба,которой вместо стены идущего под снос здания засадили Константину Чагину поморде. Его руку с моей шеи просто сдуло. В веере кровавых брызг Котя вылетел измашины вместе с дверцей. Стекло разлетелось, и смятая дверца жестяным жабоокутало его шею. В полете он зацепил ногой руль и выдрал его вместе с колонкой.Руль отлетел метров на десять, в полете сработала подушка безопасности, и наснег ни в чем не повинная деталь приземлилась на надувном мешке, будтомежпланетный зонд.

Костя лежал и мотал головой. Из дверцы разлетались осколкистекла. Очень похоже отряхивается от воды белый медведь.

Ничего не понимая, я выбрался из машины. Где-то в железныхпотрохах искореженного «ниссана» пискнула сигнализация — и затихла, будтопришла к правильному выводу о своем полном бессилии изменить ситуацию.

— Ты соврал! — закричал Котя. Голос его был хриплым донеузнаваемости, похоже, горло пострадало, когда голова увлекла за собой всетело. Впрочем, обычному человеку голову бы оторвало начисто.

— А ты на меня за это обидься, — сказал я.

— Как ты… почему… — Котя встал, пошатываясь. С испугомвыставил вперед руку: — Стой! Поговорим!

Я шел к нему. Я еще не понял, почему у меня получился такойдостойный полицейского функционала удар. И уж тем более не знал, получится липовторить фокус.

Но останавливаться сейчас было нельзя. Никак нельзяпоказать, что у тебя на руках был один-единственный козырный туз, а всеостальное — ничего не стоящие карты.

— Мы же были друзьями… — начал Котя и тут же замолчал.Понял, что разговор у нас сейчас не получится.

И тогда он плавным жестом, будто дирижируя невидимыморкестром, начертил в воздухе волнистую линию. Именно начертил — воздухвспыхивал за его пальцами, складываясь в диковинные письмена.

Котя, как был с дверцей от машины на шее, шагнул вперед, впылающую надпись — и бесследно пропал.

Огонь помутнел и разошелся в воздухе белым, сернистопахнущим дымом.

Я сел на корточки, привалился к грязному колесу. Потер шею.Как я устал…

Никелированное колечко поблескивало на пальце.

— Спасибо, Настя, — сказал я зачем-то. Это было патетично иненужно, но мне требовалось это сказать.

Захотелось курить. Мои сигареты сгинули где-то в башне.Пришлось встать, порыться в «бардачке» «ниссана». Сигареты действительнонашлись — простецкий «LM», который всегда курил Котя, и неизвестные мне«Treasure» в красивой квадратной пачке серебристого цвета. Дорогие, наверное. Яне стал скромничать, открыл и закурил.

Ничего так сигареты… Если не дороже полтинника стоят, будуиногда брать…

И тут в моем кармане зазвенел мобильник.

Несколько звонков я пропустил, затягиваясь ароматным дымом.Потом достал трубку и, не глядя на дисплей, сказал:

— Алло…

— Кирилл, ты где пропадаешь?

У меня в груди что-то ёкнуло.

— Папа? — не веря своим ушам, сказал я.

— Да уж не мама! Мать обижается, что не звонишь. И цветы,бедные, все поникли. Ты когда их последний раз поливал?

— А?

— Когда последний раз поливал цветы?

— Дней… пять?

— Кирилл, ты там куришь? — подозрительно спросил отец.

— Да.

— Никогда не думал, что скажу такое, но — очень надеюсь, чтотабак! — отчеканил отец. — Где ты мотаешься?

— Ну… то здесь, то там… Последнее время на «Алексеевской»все больше. В Кимгиме, в Заповеднике… в Аркан заглядывал разок.