Теперь Десмонд и Джессика обезопасили себя со всех сторон.Кроме одной… Им и в голову не может прийти, что Марине совершенно наплевать наМаккол-кастл со всеми его обитателями и обуревающими их страстями. А если еесердце рвется от любви на части, то об этом никто не должен знать, кроме неесамой. И она победит эту боль, потому что невозможно ведь любить недостойногочеловека! Или… возможно?.. Ну, это ей еще предстоит узнать. На это у нее будетцелая жизнь – если она останется жива. Вдруг Десмонд все-таки решит обезопаситьсебя от этих ее возможных (невозможных, но ему-то сие неведомо!) притязаний наМаккол-кастл? Вдруг решит и ее заставить замолчать – так же, как он заставилзамолчать Вильямса?

Марина слабо улыбнулась: сейчас собственная жизньпредставлялась ей чем-то столь незначительным и обременительным, что она,кажется, и пальцем не пошевелит, распахнись вдруг дверь и появись ее неведомыйубийца, подосланный Десмондом. Но… но оставалось еще несделанным то, о чем ониговорили ночью с Урсулой. Одна из них мертва, но другая жива, или пока жива. Идолжна, должна сделать то, что обещала, ибо обещание, данное умирающему (ведьУрсула погибла!), равнозначно священной клятве и неразрушимо… как неразрушимыузы, налагаемые господом на мужчину и женщину при венчании.

Марина закрыла глаза и печально покачала головой. Да, вот вчем беда, вот горе-то в чем! Они с Десмондом повенчаны. Господь слил ихвоедино, и, если Десмонд предался дьяволу и отрекся от жены своей, то она неотречется ни от господа, ни от своего супруга. Она спасет его душу – илипогибнет. А для этого надо прежде всего уйти, убраться, улететь, уползтиотсюда… ну, что-то сделать, хоть сквозь стену просочиться, только бы исчезнуть!

Марина обвела комнату пламенным взором, словно надеясьподжечь ее и огнем добыть себе свободу… и в первое мгновение даже не удивилась,когда боковая стенка шкафа вдруг дрогнула, а потом и весь шкаф медленно отъехалот стены, открывая узкую щель. Не тотчас она поняла, что не сила воли и любвиее разверзла стену, а сделал это кто-то другой: в щель просунулась рука, потомплечо, голова…

Марина не стала ждать, пока этот убийца, которого все-такипослали к ней Джессика и Десмонд, пролезет в узковатую для него щель инабросится на свою жертву, сидящую с вытаращенными глазами и разинутым ртом.Она схватила тяжелый бронзовый подсвечник, стоявший на ночном столике, и безмалейших колебаний обрушила его на лысую голову.

Человек упал, даже не пикнув. Марина с усилием втащила вкомнату его тяжелое тело – и облилась холодным потом: а вдруг из щели выскочитего более худощавый и проворный помощник?! Но за стеной было по-прежнему темнои тихо. Марина перевела дух и позволила себе наконец-то взглянуть на человека,который пришел прикончить ее, но которого, очень может быть, прикончила онасама. Нет, вроде бы дышит… жив. Ну, слава богу, не взяла греха на душу!

Она перевернула тяжелое тело – и обомлела. Это был Сименс.

Все, на что была сейчас способна ее взбудораженнаяголовушка, это подсказать взять с собой свечу, дабы не блуждать ощупью впаучьей сети тайных ходов, опутавших замок. Она пролезла за шкаф и осторожнодвинулась вперед.

Сименс, подумать только!.. Значит, Десмонд только делал вид,что гневается на верного слугу, а сам приберегал его для тайных дел? Или Сименстак желал воротить расположение своего господина, что ради этого пошел и на душегубство?Ну, ему не впервой: Агнесс, да и прежние его жертвы тому доказательство. А вотинтересно, хворь, разбившая Сименса, прошла? Или Десмонд так дешево ценилМарину, что послал к ней полуживого старика, уверенный, что ее можно взятьголыми руками?

Марина мстительно усмехнулась. Ей давно хотелось разделатьсяс Сименсом, еще со времени гибели Агнесс, да бог все воли не давал. А теперьэка удачно все сошлось! Прямо одно к одному!

Нетерпеливо притопнув, она наступила на подол и чуть неупала. Ох, нет, рано торжествовать, да и задумываться хватит. В лабиринте еемыслей сейчас заблудился бы и Тезей, даже с двумя Ариадниными нитями. А надобежать по настоящему лабиринту! Лететь!

По счастью, переход не разветвлялся, не петлял, не обращалсяв жуткую перепутаницу, а вел да и вел куда-то и совсем скоро вывел Маринупрямиком на галерею для менестрелей, протянувшуюся над огромным нижним залом,где, говорят, прежде давали балы и устраивали всяческие немыслимые празднества.Конечно, Марина отродясь не догадалась бы, что эти тяжелые складки гобеленовтаят в себе такую тайну.

«Надо бы заняться, обойти замок и полюбопытствовать за всемизанавесками: глядишь, и еще что-то отыщется», – подумала она деловито, нотут же прикусила губу: может быть, и так, да только не она сие отыщет. Едва лиона вообще сюда воротится, в замок-то. Ну и бог с ними, с этими переходами.Довольно уж по ним побегано!

Холл был пуст, на галерее тоже ни души. Марина опрометьюслетела по лестнице, стараясь елико возможно сохранять достойный и равнодушныйвид: кто бы ни попался ей навстречу, он не должен был заподозрить, что миссМарион не просто невинно прогуливается, а дёру дает. Едва ли Десмонд и Джессикауспели сообщить всем обитателям, что она арестована, и, может, ей удастсякому-то заморочить голову. Только бы эта парочка не стала на ее пути! Остаетсянадеяться, что они сейчас где-нибудь возле Урсулы, изображают приличную скорбь,чая минуту остаться наедине и обсудить свои планы.

Интересно, а Джессика уже соблазнила Десмонда или еще строитиз себя несусветную невинность? У Марины даже ноги подкосились от этой мысли.Нет, не думать… нельзя ни о чем таком думать! Слезы туманят глаза, она невидит, куда идет, не заметит опасности – прочь слезы. Не думать!

Обуреваемая этой единственной заботой – ни о чем не думать,она без помех вышла из замка и со всех ног припустила к конюшне. Ни души. Точновымерли все… Либо отдают последний долг Урсуле. Марина мысленно попросилапогибшую подольше отвлекать внимание и осторожно потянула на себя тяжелую дверьконюшни.

Сначала ей показалось, что и здесь нет никого, кроме коней,жующих, вздыхающих в денниках, однако откуда ни возьмись вылез смертельнозаспанный парень с соломою в волосах и только осоловело кивнул, когда Маринаприказала ему седлать знакомого уже гнедого. Причем он так хотел воротиться кпрежнему занятию, что и не пикнул, когда ему было велено взять мужское седло,не начал бурчать, мол, как же, леди, это неприлично… Не до приличий былоМарине! Времени терять ни минуточки не следовало, а сидя на дамском седле,будешь заботиться лишь о том, чтобы не съехать с него, а не о скорости.

Тронув коня стременами, Марина с восторгом ощутила, какой онпослушный и скорый на ногу, и успела еще подумать: хорошо бы, чтобы конюхпоскорее опять увалился в солому и накрепко заспал бы ее появление, – апотом всецело отдалась скачке.