Генерал-губернаторства и свои оборонительные позиции. Выйдя к Одеру у Бжега, 21-я армия генерал-лейтенанта Н.И. Гусева повернула, чтобы атаковать с запада немецкие гарнизоны в Силезии, перерезав дорогу бегущим мирным жителям на главном направлении у Бреслау. Даже после падения Кракова гауляйтер разрешил эвакуировать только женщин с маленькими детьми. Но теперь в бегство обратилась большая часть из полутора миллионов немцев, проживавших в Верхней Силезии. В условиях стремительного наступления советских войск сельским жителям нередко оставалось менее суток на отход. Несмотря на это, из района между Оппельном и Глогау бежало почти все сельское население – около 600 000 из 700 000 человек. В отличие от сельских жителей, лишь немногие из городских беженцев располагали лошадьми и повозками – более 200 000 человек были вынуждены двигаться пешком по переполненным дорогам, скованным снегом и льдом, в надежде добраться до железнодорожной линии, проходящей через Южную Силезию. Беженцы заполонили все небольшие станции от Ратибора и Швейдница до Лигница – их количество ошеломило добровольцев из Национал-социалистической организации народного благосостояния, раздававших на станциях еду, горячее питье и одеяла. Многим приходилось ждать по несколько дней, прежде чем наконец им выпадал шанс сесть на поезд. Другие решали пешком пробираться к немецким позициям к западу от Одера.

Советское наступление на Силезию, январь 1945 г.

Не менее полумиллиона немцев осталось в промышленных городах Каттовиц (ныне Катови́це), Бойтен (Бы́том), Глейвиц (Гливи́це) и Гинденбург (Забже), которые войска под командованием генерал-лейтенанта Гусева теперь окружали с запада. Многих до самого конца принуждали работать на шахтах и промышленных предприятиях региона. Следует, однако, отметить, что во время немецкой оккупации это была одна из тех польских территорий, где подавляющее большинство польского населения потихоньку записали как немцев, чтобы не нарушать цикл промышленного производства, и где система расовой сегрегации, нещадно насаждаемая чуть севернее, в Вартеланде, выглядела намного более умеренно. Возможно, большинство немецких рабочих полагало, что и на этот раз свою роль сыграет похожий прагматичный расчет [20].

Именно через эти города Верхней Силезии эсэсовцы вели к железной дороге в Глейвиц узников из лагерей Аушвица [Освенцима] – 14 000 мужчин и женщин, выстроенных в колонну по пять человек. Еще 25 000 человек прошли более 65 км по заснеженным дорогам в Лослау. По пути было убито не менее 450 заключенных. Страх эсэсовцев перед Красной армией был так велик, что первые двое суток они даже не останавливались по ночам. Когда они, наконец, устроили привал, узникам не дали ни еды, ни питья. Деревянные башмаки, рваные ботинки и намотанные на ноги тряпки плохо защищали от снега, ветхие полосатые робы и штаны не укрывали от холода. Перед тем как покинуть Освенцим, эсэсовцы подожгли склады – пожар бушевал еще пять дней, – и только заключенные с хорошими связями, такие как Филипп Мюллер и Иегуда Бэкон, смогли добыть себе подходящую одежду и достаточно провизии, чтобы выдержать этот переход. В первый же день пути дети, приехавшие в Биркенау из Лодзи, самого старого и самого голодного из польских гетто, начали падать без чувств от истощения. Идущие сзади замечали на обочинах бесформенные кучи – трупы заключенных, отставших от колонны немного раньше, лежавшие на окровавленном снегу у дороги. Узники могли догадаться, что ждет отстающих, еще до того, как сами слышали выстрелы или удары винтовочных прикладов [21].

Жители польских деревень приносили для заключенных хлеб и молоко – эсэсовцы отгоняли их, но многие все же подходили поближе, чтобы посмотреть. Именно в такие моменты чаще всего происходили попытки бегства – заключенные выскальзывали из колонны и смешивались с толпами людей, выстроившихся вдоль улиц. В других местах узники не получали никакой помощи. Многие немцы, даже те, кто до сих пор верил рассказам нацистов о том, что в лагерях содержат опасных преступников, растлителей детей, иностранных террористов и евреев, были шокированы увиденным. «Невероятно! – обычно говорили они. – Я этого не понимаю!» Впрочем, по воспоминаниям тех, кто выжил во время этих форсированных маршей в Силезии, лишь немногие местные жители пытались предложить им помощь. Большинство отворачивались, очевидно, гораздо больше беспокоясь о собственном ближайшем будущем. Для немецких беженцев колонны узников были всего лишь очередной досадной помехой, с которой приходилось считаться, в одном ряду с перевернутыми телегами, мертвыми лошадьми, частями вермахта и колоннами советских и британских военнопленных, которые занимали дороги, вынуждая беженцев уходить на полевые и лесные тропы и уменьшая их шансы благополучно достичь запада прежде, чем их нагонит Красная армия [22].

Чем дальше уходили узники, тем сильнее им хотелось лечь, поесть снега и заснуть. Янину Коменду останавливала только привязанность к товарищам и осознание того, что отдых означает верную смерть. Когда их колонна шла мимо поля на опушке леса за Цвиклицами, ледяной ветер сбивал Янину с ног. Шагая, как автомат, она без конца повторяла про себя: «Вперед, вперед! Не падать!» [23]

В Лослау Натана Желеховера и всю его ковыляющую на онемевших ногах колонну отвели в паровозное депо и велели ждать там. После обжигающего холода их встретило теплое зловоние внутри. На рассвете все несколько сотен человек снова выгнали наружу и начали рассаживать в открытые товарные вагоны, в которых уже лежал 20-сантиметровый слой снега. Ян Дзиопек несколько часов просидел в вагоне, не в состоянии пошевелиться. За это время он увидел, как троих молодых мужчин отвели в поле рядом со станцией и расстреляли – они пытались спрятаться под соломой в сарае, где их учуяли собаки. Зофии Степень-Батор и другим женщинам в конце концов разрешили выпить воды, которую им принесли железнодорожные служащие, но ее было слишком мало. Некоторые станционные работники предлагали узницам сделать несколько глотков свежезаваренного кофе, пока не подошел эсэсовец из конвоя и не запретил им это делать. Шахтер Генрик Михальский после окончания своей смены помог спастись двум женщинам – Монике Затке-Домбке и Зофии Бродзиковске-Погорецке. Он укрыл их у себя дома, и там, греясь у его плиты, они смогли проглотить первые за много дней капли кофе. Его тоже потрясли расстрелы заключенных – Моника слышала, как он назвал их бесчестным делом [24].

На станции узники жались друг к другу, пытаясь согреться, но, когда вагоны тронулись с места, они оказались так тесно прижаты друг к другу, что вообще не могли двигаться. Они начали замерзать. Только избавление от появлявшихся каждую ночь трупов приносило облегчение живым, давая им возможность сесть, снять обувь и подвигать замерзшими ногами. Пайков не раздавали, но у Филиппа Мюллера было запасено с собой достаточно провизии с тех