железнодорожные станции, чтобы помочь устроить эвакуированных, прибывающих из прифронтовых районов или районов, находящихся под угрозой бомбежек. Они проводили полевые учения по общему учебному пособию для пехоты и еще в гитлерюгенде научились стрелять из мелкокалиберных винтовок. В качестве помощников на зенитных батареях авиации и флота многие уже имели опыт работы с прожекторами и доставки сообщений под артиллерийским обстрелом. Некоторые даже уехали из эвакуационных интернатов KLV, чтобы пройти инструктаж по обращению с оружием в предвоенных тренировочных лагерях. Когда им, наконец, выдали винтовки, противотанковые гранаты и револьверы со складов резервной армии, многие восприняли это как награду, логическое завершение всей предшествующей подготовки. Они, как и Дирк Зиверт четыре осени назад, очень переживали, что война закончится до того, как они успеют в ней поучаствовать [15].

В своем интернате KLV в маленькой деревушке Праг в Баварском лесу Курт Люттер поразился, узнав, что членов гитлерюгенда заставляют рыть окопы по всему Гамбургу. В Восточной Пруссии, в Пальмникене на Земландском полуострове Мартин Бергау и его друзья собрали каждый свою разношерстную коллекцию винтовок и гранат и выходили патрулировать окрестности, хотя знали, что могут наткнуться на части Красной армии из Мемеля. От возможности по-настоящему испытать в деле новоприобретенные навыки маскировки на местности, скользя между деревьями в лесу и незаметно пробираясь через пустошь, захватывало дух. Не обходилось и без курьезов: однажды Мартин и его друг Герхард, перебрав найденного в заброшенном доме самогона, случайно начали стрелять друг в друга, после чего неверным шагом разошлись по домам [16].

Концепция усердного служения нередко имела неотразимую притягательность для детей, которым очень хотелось, чтобы их воспринимали всерьез. В сентябре 1939 г. четырнадцатилетняя Лизе с гордостью писала отцу на фронт об активной деятельности своего отделения Союза немецких девушек. В сентябре 1944 г. многие откликнулись на призыв властей с таким же энтузиазмом. В Страсбурге десятилетняя Моника Схипулла решила поступить на собственную «военную службу». Она с гордостью писала отцу, что каждый день выходит из дома в 6:45 утра, чтобы доехать на трамвае № 16 до конечной остановки, а затем совершает 45-минутную прогулку с местным лидером нацистской партии до его канцелярии и доставляет от него важные сообщения. «Но, – продолжала она, – мне не разрешено их открывать! Это секрет! В них говорится, как далеко от нас стоит враг и т. д.». Семь дней в неделю с утра до 15 часов дня Моника вносила свой вклад в общее дело. «Да, папочка, – с гордостью писала она, – это и есть тотальная война. Для нее важен каждый из нас!» Безнадежно отрезанный Красной армией на Курляндском полуострове, ее отец смог прочитать ее письма только несколько недель спустя, а пока жадно слушал сводки вермахта о новостях с Западного фронта. Однако семейный кризис наступил намного быстрее, чем войска на Западном фронте начали отступать. 1 ноября мать Моники умерла, и десятилетнюю девочку, единственную дочь своих родителей, отправили к крестной в Саксонию. Отец велел ей оставить ее «военную службу» и вместо этого прилежно учиться, чтобы они оба могли быть «по-настоящему достойны мамочки» [17].

12 января 1945 г. Красная армия начала долгожданное зимнее наступление – Висло-Одерскую операцию. На юге 1-й Украинский фронт маршала Конева приступил к масштабной наступательной операции через Вислу, двинувшись в атаку через густой лес, который, согласно предположениям немецкого Генштаба, должен был защитить возвышенные позиции вермахта в Малой Польше. В ночь с 22 на 23 января первая из армий Конева вышла к реке Одер и установила плацдарм у Бжега, преодолев последний естественный барьер на пути к Берлину. По мере продвижения советских войск через Варшаву, Лодзь, Калиш и Краков, через Вартеланд, Западную Пруссию и Силезию до сих пор сохранявшие устойчивость структуры нацистской власти рушились под натиском общественной паники и массового бегства [18].

Ниже по течению от Бжега гауляйтер Силезии Карл Ханке в самый последний момент, 20 января, приказал эвакуировать женщин и детей и объявил Бреслау военной крепостью. Партийные лидеры во многих других местах бежали. До последнего момента они запрещали проводить эвакуацию, поэтому теперь организацией массового пешего исхода на запад занимались по мере возможностей местные военные командующие, крестьянские общины, добровольцы из Национал-социалистической организации народного благосостояния и аристократы-землевладельцы. В то же самое время эсэсовцы гнали на запад колонны узников концлагерей, оспаривая пространство сельских и железных дорог у миллионов гражданских беженцев, военнопленных и подразделений вермахта и фольксштурма. До этого тщательно культивируемые попытки создать физическую дистанцию между немецкими женщинами и детьми и их расовыми врагами впервые оказались полностью забыты. Но, вспоминая об этом бегстве, немцы в основном представляли ситуацию так, будто они были единственными жертвами, страдавшими на заснеженных обледенелых дорогах. Дело было не только в неточности воспоминаний о давних событиях – человеческое сочувствие и солидарность оказались полностью национализированы. Оказавшиеся в тяжелом положении беженцы могли просить о помощи только соотечественников, и даже это далеко не всегда оказывалось безопасно, вынуждая людей искать поддержки в еще более узком кругу старых однокашников, друзей, родных и односельчан [19].

В восточных провинциях снимались с мест и уходили на запад целые селения, при этом глубинный уклад традиционного порядка нередко оказывался на удивление устойчивым. Целые деревни в Восточной Пруссии и Силезии трогались в путь сообща, следуя за повозками своих землевладельцев-аристократов. Женам чиновников, таким как Лоре Эрих, в критические моменты оставалось рассчитывать только на благородство мужчин из своего социального класса или на любезность офицеров СС и вермахта – или полагаться на удачу в надежде, что друзья будут просматривать списки новоприбывших, чтобы отыскать их. Когда общественная солидарность, которую пропагандировали нацисты, показала свою хрупкость и ненадежность, немцы вернулись к хорошо знакомым типам коллективного взаимодействия. Но чувство национальной идентичности не растворилось без следа: яростно навязываемые обществу при нацистах абстрактные границы между нациями и расами ныне обрели небывалое значение. Просто потому, что ничего нельзя было принимать как должное, немцы использовали свой общий страх перед Советским Союзом, поляками и военнопленными, чтобы вызвать сочувствие и получить помощь. Крестьяне, жившие недалеко от пострадавших провинций, нередко относились к беженцам с большим сочувствием, кормили их и давали им приют, но чем дальше беженцы уходили от восточных провинций, тем меньше великодушия и понимания они находили у сограждан.

В Верхней Силезии войска маршала И.С. Конева приступили к масштабному окружению шахт и фабричных городов с востока, севера и юга, оставив вермахту узкий путь для отхода на запад в надежде, что немцы сохранят бесценный промышленный пояс в целости и сохранности. Краков пал 19 января – в кои-то веки немцы просто отступили, без разрушений сдав столицу