Входная дверь отворилась, и в ее проеме появилась Ли:

— Дэннис?

— Да, входи.

Через прихожую мне было видно, как она затворила за собойдверь и откинула назад капюшон своей короткой красной дубленки. На ней былитемно-синие брюки, которые очень шли ей.

Расстегнув дубленку, она проговорила:

— Садись. Не стой, как задумавшийся аист, на этихштуковинах.

— Ничего смешного, — проворчал я, тяжело плюхнувшись вкресло. Если у вас загипсована половина тела, то вам не удастся двигаться, какактерам в кино; вы не сможете сесть так, как Гэри Грант, собирающийся угоститьИнгрид Бергман коктейлем на вечеринке в Рице. — Я изнемогаю от жаждыкомплиментов, а ты не можешь даже похвалить меня.

Она повесила дубленку и прошла в комнату. Я с удовольствиемрассматривал ее ладную фигурку в голубом свитере.

— Как ты, Дэннис?

— Спасибо. Лучше.

— Я рада.

Остановившись возле софы, она взглянула на меня. Я почему-товспомнил об Эрни и отвел глаза. Помолчав, она спросила:

— Дэннис, а что ты думаешь… о нем? Тебя ничего не беспокоит?

— Беспокоит? Лучше было бы сказать — пугает.

— Что ты знаешь о его машине? Он ничего не говорил тебе?

— Подожди, не все сразу, — запротестовал я. — Слушай, ты нехочешь чего-нибудь выпить? У нас кое-что есть в холодильнике. — Я потянулся закостылями.

— Сиди и не двигайся, — сказала она. — Мне хочетсячего-нибудь, но я сама схожу. А что принести тебе?

— Имбирного лимонаду, если он еще остался. Она пошла накухню, и я вдруг почувствовал излишнюю тяжесть в желудке, похожую на какую-тотошноту. Для тошноты такого рода есть название. Думаю, она называется«влюбиться в девушку твоего лучшего друга».

Вскоре она вернулась с двумя стаканами льда и двумя банкамиканадского имбирного лимонада.

— Благодарю, — сказал я, беря свою банку и стакан.

— Нет, это я благодарна тебе, — проговорила она, и ееголубые глаза немного потемнели. — Если бы я осталась наедине со всем этим… тоя… ну, не знаю.

— Ладно, — сказал я. — Может быть, еще не все так плохо.

— Да? Ты уже знаешь про Дарнелла?

Я кивнул.

— А о другом? О Ванденберге?

Значит, она тоже сопоставляла события.

Я снова кивнул.

— Понятно, Ли, ты думала о Кристине, да? Но тогда скажи:почему?

Она довольно долго не отвечала. По-моему, она не моглаответить. Я видел, как она боролась с собой, как напряженно смотрела в стакан,который держала обеими руками.

Наконец она очень тихо произнесла:

— Мне кажется, она пыталась убить меня.

Я ожидал чего угодно, но только не этого.

— Что ты имеешь в виду?

Она стала говорить, сначала медленно, потом быстрее, покаслова не посыпались из нее. Я не буду их повторять, потому что уже пересказывалэту историю; замечу только, что не слышал ее больше ни от кого, кроме Ли. Идаже вспоминая тот вечер, она не на шутку перепугалась. Она побледнела, она всевремя потирала локти, как будто ей было холодно. Мне тоже было страшно.

Замолчав, она принужденно улыбнулась, словно извиняясь заочевидную абсурдность того, о чем поведала. Однако мне было не до смеха. Яподумал о трагической смерти Вероники и Риты Лебэй. И я продолжал делатьсопоставления.

Затем она рассказала об ультиматуме, который поставила Эрни— она или машина. И вкратце описала реакцию Эрни. После той вспышки ярости онуже не встречался с Ли.

— А потом его арестовали, — добавила она, — и я стала думатьо том, что случилось с Вадди Реппертоном и двумя другими ребятами… и с Уэлчем…

— А теперь с Ванденбергом и Дарнеллом.

— Да. Но не только. — Она допила лимонад из стакана и налилаеще. Край консервной банки мелко застучал по стеклу. — Когда я звонила тебеперед Рождеством, мои мама и папа были в гостях у папиного босса. И я нервничала.Мне казалось… казалось… ох, не знаю, что мне казалось.

— По-моему, знаешь.

Она поднесла руки ко лбу и потерла виски, словно у нее вдругразболелась голова.

— Пожалуй, да. Я думала об этой машине. О том, как онавыезжает на улицу и сбивает их. Но если она в тот рождественский вечер покидалагараж, то, вероятно, у нее было полно других забот, без того чтобы трогать моихро… — Она резким движением поставила стакан на стол. — Почему я все времяговорю о ней как о живом существе? — воскликнула она. По ее щекам потеклислезы. — Почему? Ну почему?

Я знал, как мог бы ее немного успокоить, но не мог этогосделать. Между нами был Эрни — и какая-то часть меня самого.

Но это было тогда, другое дело — сейчас.

Я поднялся на костылях, проковылял к софе и достал изтумбочки пачку салфеток. Несколько штук я дал Ли. Она поблагодарила меня. Затемя плюхнулся рядом с ней и, не слишком восторгаясь собой, обнял ее одной рукой.

Она вздрогнула… а затем позволила прижать себя к моемуплечу. Некоторое время мы просто молчали и сидели, боясь лишний разшевельнуться, — по-моему, она тоже опасалась себя самой. Или чего-то еще. Напротивоположной стене размеренно тикали часы. Яркий солнечный свет падал изобоих окон, выходивших на разные стороны дома. Буря улеглась еще ночью, итеперь в синем безоблачном небе ничего не напоминало о ней. Только на полянеостались холмы сугробов, поднимавшиеся тут и там, как насыпи над какими-топохороненными зверьками.

— Запах, — наконец сказал я. — Ты правда ощущала запах?

— Он там был! — ответила она, отстраняясь от меня. Я убралруку — со смешанным чувством разочарования и облегчения. — Он правда был там…отвратительный, ужасный смрад. — Ее глаза смотрели на меня:

— А что? Ты тоже его ощутил?

Я покачал головой.

— И все-таки, что ты знаешь об этой машине? — спросила она.— Ты ведь что-то знаешь. У тебя на лице написано.

Тогда настала моя очередь задуматься, и почему-то я мысленноувидел картину из какой-то научной книжки. Вообще от научных книг трудноожидать картинок, но как кто-то однажды сказал мне, су??ествует множествонаправлений и методов общественного образования… собственно, этим кем-то былсам Эрни. Так вот, на картине были изображены два атома, на огромной скоростимчащиеся друг к другу. Раз! Вместо груды обломков (и их атомной «неотложки»,подбирающей ошметки поврежденных нейтронов) вы получаете критическую массу,цепную реакцию и одно большое адское месиво.