сказал Сирт, предполагая, что римские лазутчики уже начали свои козни.

Ювентина принесла Мемнону туго набитый кошелек.

– Здесь пятьдесят денариев, сколько ты просил… Но хватит ли?

– Вполне, – сказал Мемнон, обнимая и целуя ее. – Провожать не надо. Лонгарену передай, что я не могу словами выразить ему свою признательность за его гостеприимство…

Еще не погасли звезды, когда Мемнон добрался до загородной виллы Лонгарена, разбудил сторожей и велел им привести своего Селевка.

Вскочив на коня, он поскакал по старинной дороге, соединявшей Катану с Энной.

Эта дорога была короче той, что вела мимо Центурип, Агирия и Ассора. Она проходила несколько южнее – через Палику и Капитониану, от которой ответвлялся путь к морскому побережью. Два месяца назад Мемнон не поехал по этой дороге из Энны в Катану, зная, что ее охраняют посланные претором многочисленные конные разъезды. Но теперь он считал ее менее опасной, потому что Нерва отвел свое войско из Энны к Сиракузам.

В час пополудни он остановился в заезжем дворе неподалеку от Капитонианы. Там он дал отдых коню и продолжил путь.

Незадолго до заката он добрался до Каллонианы. С ним была подробная карта Сицилии, которую он приобрел еще в Гераклее. С тех пор, собираясь в дальнюю дорогу, он всегда брал ее с собой. Она очень помогала ему ориентироваться при выборе путей по малонаселенным областям, где он чувствовал себя в большей безопасности, чем на больших дорогах.

В одной из деревенек неподалеку от Каллонианы Мемнон остановился на ночлег в доме крестьянина. Двое взрослых сыновей крестьянина со знанием дела выводили, затем напоили и накормили измученного Селевка. Мемнон, хорошо выспавшись в эту ночь, ясным и прохладным утром снова пустился в дорогу…

О раздоре между Сальвием и Афинионом он узнал от галла Бранея в его лагере под Алларой, до которого александриец добрался около полудня. Браней со своими тремя тысячами воинов второй месяц осаждал этот город по приказу Афиниона. Рассказывая Мемнону обо всем случившемся, галл кипел возмущением и грозился, что не будет выполнять приказов Сальвия, пока Афиниона не освободят и не восстановят в звании первого стратега.

Мемнон задержался в лагере Бранея не более одного часа, хотя конь его был измучен непрерывной скачкой от самой Анкиры и нуждался в отдыхе.

К Триокале он прискакал в три часа пополудни. Он сразу же отправился в лагерь Френтана, находившийся к западу от Триокалы. Дорогу туда показали встретившиеся ему на пути воины Терамена, лагерь которого был разбит прямо напротив Гераклейских ворот.

За время его отсутствия Триокала изменилась до неузнаваемости. Город был опоясан новыми крепостными стенами. Особенно впечатляли мощные угловые башни, стоявшие через каждые двести шагов друг от друга. Как потом узнал Мемнон, в строительных работах участвовало по меньшей мере тридцать тысяч человек. Вместе с повстанцами трудились четыре тысячи сицилийцев и италийцев, взятых в плен под Моргантиной.

Под основание стен и башен был насыпан вал, надежно убитый камнями и щебнем. Перед валом пролегали два широких и глубоких рва.

Люди, сведущие в строительном деле, предрекали завершение всех работ на самый конец года. Но они ошиблись. Уже к началу пианепсиона были закончены две последние башни, которые возвышались по обе стороны Скиртейских ворот (так были названы ворота, от которых шла дорога к Скиртее и ближайшему приморскому городу Солунту на северном побережье). После этого строители приступили к сооружению царского дворца, заложив его фундамент рядом с храмом, посвященным Деметре и Персефоне, почти в самом центре ковшеобразной вершины горы. Дворец строился в полном соответствии со вкусом и представлениями Сальвия, каким должно было выглядеть местопребывание царя восставших рабов. Царь восставших хотел, чтобы его жилище было скромным и демократичным, без великолепных перистилей и облицованных мрамором колонн, которые служили бы напоминанием о богатстве и кричащей роскоши тех, против кого восстали рабы. Это безыскусное двухэтажное здание, мало походившее на дворец, состояло из двенадцати или четырнадцати помещений, из них только три находились в распоряжении Сальвия. Это были конклав (спальня), триклиний и большой «тронный» зал, в котором «царь Трифон» устраивал приемы различного рода посетителей и депутаций. Остальные помещения занимали телохранители, ликторы и прочие служители.

Перед входом во дворец был сооружен длинный крытый портик, под тенью которого совещались члены царского совета и стратеги армии восставших. Это место назвали стратегий. Перед портиком начиналась обширная площадь для народных собраний, точнее, для собраний воинов. Здесь и раньше была небольшая площадь, где происходили праздничные церемонии в честь Деметры и Персефоны. По приказу Сальвия площадь значительно расширили, разрушив и сровняв с землей стоявшие вокруг старые постройки. Площадь заканчивалась почти у начала спуска с горы. По словам Диодора, она «могла вместить множество народа».

Сальвий стремился к тому, чтобы соединить власть верховного вождя с демократией. Важнейшие решения принимались им с согласия воинов во время военных сходок. Но он умел и показать свою власть, когда дело доходило до неповиновения его приказам. Злостных анархистов, не желавших подчиняться составленному им распорядку, он приказывал сечь розгами и прогонять из армии. «Старика» побаивались и даже выказывали недовольство его деспотизмом, но в условиях войны монархия признавалась необходимой даже ее принципиальными противниками.

Обо всем этом Мемнон узнал позднее.

Александриец проскакал мимо широкого мощеного взвоза, который поднимался к Гераклейским воротам от подножия горы. За зеленеющими садами и виноградниками в небольшой долине шириной в четверть мили, на вытянутом в сторону морского побережья холме чернели длинные ряды кожаных палаток и шалашей, покрытых шкурами животных.

Это был лагерь Френтана, в точности повторявший четырехугольную форму и внутреннее устройство римского лагеря.

Главные ворота лагеря, называвшиеся у римлян преторскими, были обращены в сторону моря, откуда наиболее вероятным было нападение врага.

Правые и левые боковые ворота соединялись между собой широкой улицей, называвшейся квинтаной, и находились в непосредственной близости от ставки главнокомандующего. Задние ворота назывались декуманскими, или квесторскими. К ним со стороны города вела протоптанная тысячами ног широкая тропа.

Когда Мемнон прискакал к декуманским воротам, молодой декан, командовавший часовыми, узнал его и громко поприветствовал:

– Добро пожаловать, храбрый Мемнон!

– Привет! – ответил Мемнон, вглядываясь в лицо юноши, почти мальчика. – Если не ошибаюсь, я видел тебя на Каприонской горе… Ты ведь Гермий, сын Эргамена?

– Точно так, – ответил юноша, польщенный тем, что Мемнон запомнил его имя. – Тебе тогда было очень худо: ты был весь изранен в героической схватке с гераклейскими наемниками.

– А маленькая Гита? – спросил Мемнон, вспомнив о славной девочке. – Не знаешь, как она и что с ней?

– О, она уже подросла и теперь почти настоящая амазонка.

– Амазонка? – удивился Мемнон.

– Ну да. Разъезжает на коне не хуже любого нумидийца.

– Она здесь, в Триокале?

– Нет, ушла с отрядом Эвгенея, который ныне держит в осаде Мергану. Поверишь ли, она уже упражняется с мечом и научилась стрелять из лука, – улыбаясь, сказал Гермий.

– Как увидишь ее, передай ей от меня большой привет!

– Обязательно передам.

– Френтан в лагере или в крепости? – спросил Мемнон.

– Он в своей палатке на претории. Только что вернулся с военного совета и был, скажу тебе, мрачнее тучи. Если ты не знаешь, Сальвий и Афинион…

– Я знаю, Гермий, – прервал юношу Мемнон и, кивнув ему на прощанье, тронул с места Селевка.

Он поехал по широкой преторской улице, которая в этот час была очень оживлена: по меньшей мере две тысячи человек, разбившись на пары, упражнялись здесь в фехтовании, действуя мечами, грубо выкованными в лагерных кузницах, и прикрываясь плетеными щитами, обтянутыми бычьими шкурами.

Под перезвон мечей, слушая запальчивые выкрики упражнявшихся, Мемнон доехал до претория, но не увидел ни одного знакомого лица. Все эти воины были новичками.

Френтан встретил его с большим радушием.

Когда Мемнон сказал самниту, что назначенный в Риме претором Сицилии Луций Лициний Лукулл подослал к восставшим своих соглядатаев, тот взволновался.

– Но можно ли верить этому сообщению? – спросил он.

– Человек, привезший его, назвал даже имя предателя, того