– Это не сложно. – Я села на кровати, в которой так изаснула вчера – не раздеваясь. И тотчас же вспомнила о конверте с запиской. Нехватало только, чтобы Антон обнаружил его и прочел раньше, чем я смогучто-нибудь ему объяснить.

Коснувшись висков кончиками пальцев, я воровато огляделась:конверта, с которым я так и заснула сегодня ночью, нигде не было. Он исчез, также, как и папка… Неужели написавший записку приходил сюда тайком, чтобыпосмотреть на спящую красавицу Еву? На мертвую царевну?..

– Вы давно здесь, Антон?

– Не знаю. Может быть, полчаса. Меня прислал Макс,узнать, как вы.

– Так это Макс заботится обо мне?

– Нет… – Антон смутился. – Нет, я бы и сам пришел…

– Что… Что там?

– Паника. Страшная паника. Все боятся.

– А… – Я хотела спросить о Мухе, но не могла вымолвитьни слова. Антон понял меня.

– Мы отнесли его… Положили рядом с Клио.

Он надолго замолчал, думая, очевидно, о том же, что и я:скольких еще мы положим рядом с Клио. Но я… Я могу не бояться.

– То, что произошло, – ужасно.

– Да. – Мне не хотелось говорить.

– Вы должны перебраться ко мне.

– К вам и к Филиппу?

Антон смутился, но потом поднял на меня полный решимостивзгляд:

– Тогда я переберусь к вам.

– Увы. Если вы до сих пор не знаете, то койко-место вэтой каюте уже занято. Здесь живет оператор. Вадик.

– Не думаю, чтобы он сюда вернулся.

– Это почему же? Или он тоже. – равнодушно сказала я.

– Нет, что вы… – испугался Антон. – Просто он мертвецкипьян, а когда просыпается – опять пьет. Они договорились держаться вместе. Тот,кто еще способен договариваться… Кто еще пытается сохранять остатки здравогосмысла. Так что теперь вы будете под моей защитой. Я – очень серьезный человек.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, Антон. Но все же…

– Со мной вам не стоит ничего бояться. Со мной вам небудет ничего угрожать.

Он был близко. Он был так близко… Он, почти слово в словоповторивший текст записки, адресованной мне. Повторивший, да. Повторивший. Я неотрываясь смотрела на него – так, как будто видела впервые. Зачем он сказалэто? Или почувствовал, что можно раскрыться? Или решил предоставить мне правовыбирать самой? Тяжелая медвежья голова, спутавшиеся мягкие волосы, широкийлоб, нежные губы; суженные, близорукие глаза, в которых отражаюсь я сама, – онсмотрит на меня так, как будто касается каждого миллиметра кожи. Вот и сейчасего глаза целуют меня… Он слишком застенчив, он никогда не будет такимстрастным, как Сокольников, его любовные железы работают совсем по-другому… Егозапах приглушен, его запах нежен.

Нежен.

Именно это слово. Все убийцы нежны. Отсюда – лепестки цветовв ране… Как же я сразу не догадалась? Еще тогда, когда он вышел из бильярднойнезадолго до десяти, когда я встретила его на лестнице в рубку… Этот нож,который он, извиняясь, все время носит с собой. Конверт с письмом и папка,которые исчезли, пока я спала. Проснувшись, я не нашла ни конверта, ни папки.Но я нашла его. Нежный убийца.

Каюта плыла у меня перед глазами. А почему, собственно, нет.Ведь мне ничто не угрожает. И могу ничего не бояться.

Не отрывая взгляда от Антона, я медленно сняла свитер. Иосталась в одной рубашке.

– Закройте дверь, Антон.

– Что? – не понял он.

– Закройте дверь и идите ко мне.

Он неловко встал и, пятясь задом, пошел к двери. Он смотрелна меня. А я смотрела на него. Все так же глядя на меня, он защелкнул замок. Иостался стоять возле двери.

– Идите сюда, – снова позвала я – Иди сюда. Но он какбудто не слышал меня. Или не слушал. Мне было наплевать. Мне было наплевать,что будет со мной, но я должна знать правду, какой бы она ни была. Иначе яникогда не примирюсь со своим сердцем, которое так часто тревожно стукает отодного поворота его медвежьей головы.

– Ты боишься?

– Нет… Но…

– Тебя что-то смущает? Иди ко мне, ведь я позвала тебяпервая…

Он все-таки подошел. И осторожно сел на краешек кровати.

– Раздевайся, – сказала я.

– Зачем? – Это было так глупо, так нелепо, такпо-мальчишески, что я улыбнулась.

– Ты не знаешь зачем? Ты, знаменитый нейрохирург,охотник, руководитель клиники, должно быть, хороший анатом, физиолог,отоларинголог, уролог, педиатр, фтизиатр, гомеопат, техник-протезист… Что тамеще?

– Нет… Я нейрохирург, это правда, но все остальное…

– Нейрохирург без всякого чувства юмора. Раздевайся, –почти приказала я.

– Сейчас? Может быть, это не самое подходящее время.

– Я же тебе нравлюсь.

– Очень. Даже больше, чем нравишься.

– Тогда в чем же дело? Или ты по-другому добиваешьсяженщин?

– Я не добиваюсь женщин…

– Ты их домогаешься… Нет, ты за ними ухаживаешь…Шампанское, цветы и все такое прочее. Нейрохирурги галантны, я права?

– Не совсем. – Казалось, он обрадовался полученнойсловесной передышке. – Нейрохирурги не галантны. Они пьют неразбавленный спирт,ругаются матом во время операций, берут взятки французским коньяком и тискаютсестер в ординаторской…

– Замечательный портрет. Мне нравится.

– Это не мой портрет.

– Я понимаю… Ты совсем другой. Совсем. Ты не такой,каким кажешься. – Я постаралась протянуть Антону руку, успокоить его. Если онубивал, ему будет легче в этом признаться. Я не боялась его. Я не испугалась быего, кем бы он ни был… Эти чертовы глаза, этот широкий лоб, – они успокаивалименя.

Успокаивали. Да. Я нашла это слово. Я слишком поздно поняла,что любовь – это не страсть, а покой. Но в любом случае, если окажется, что Антонхоть как-то замешан в убийствах, я спокойно сдам его. Или спокойно убью его.Или спокойно умру от его руки…

– Почему? – медленно сказал он. – Я такой, какой есть.Вот и все.

– Мне раздеться первой?

Он молчал.

Он молчал, и я медленно стала расстегивать пуговицы рубашки.Сверху донизу. Под ней не было ничего. Ни разу не запутавшись пальцами, ярасстегнула рубашку и спустила ее с плеч.

– Ну?

– Ты сводишь меня с ума, – едва выговорил он.

– Этого я и хочу. Иди ко мне, не бойся.

– Если ты этого хочешь.

– Я этого хочу. – Самым ужасным было то, что я сказалаправду.