– Для меня это очень серьезно, ты понимаешь…

– Хочешь сказать, что я снимаю тебя, как последняяшлюха?

– Нет, нет…

– Почему же нет, если да? Мне плевать, как это выглядитсо стороны.

– Мне тоже. Но я не хочу, чтобы ты потом жалела…

– Жалела о чем? О том, что трахнулась с тобой? – грубосказала я, подстегивая его.

– Я прошу тебя….

– По-моему, это я прошу тебя последние пятнадцатьминут. Ты не хочешь переспать со мной? Наверху, в рубке, ты был более поэтичен.

– Я не хочу переспать с тобой, – сказал он, не отводявзгляда от моей груди. Ноздри его нервно подрагивали.

Вот и все. Господи, как глупо это выглядит. Как глуповыгляжу я сама… Как глупо выглядит моя чертова рубашка, которая лежит сейчаспередо мной. Я даже не знала, что сказать Антону.

– Понятно. Сцена соблазнения не удалась.

– Нет. Ты не поняла… – Он вдруг придвинулся ко мне, итолько сейчас я почувствовала тот огонь, который гудел в нем: так гудят сухиесосновые дрова за заслонкой печи, так гудит ветер в старом дымоходе, так гудяткорабли на рейдах. – Ты не поняла…

Я была близка к обмороку.

– Отчего же не поняла?

– Я не хочу переспать с тобой. Я хочу любить тебя…

– Прости… Я тоже… Я тоже хочу любить тебя.

И тогда он не выдержал. Он коснулся робкими руками моихголых бесстыжих плеч, которые так грубо пытались соблазнить его. Он придвинулсяко мне еще ближе, он оказался совсем рядом. И я почувствовала, что тоже непросто хочу его… Я хочу его любить, будь все проклято… И сейчас я сделаю этотшаг. Я стащу с него свитер, я расстегну пуговицы на его рубашке одну за другой,как только что проделала со своими. Я обнажу ему грудь и увижу там… то, чего нехотела бы видеть никогда.

– Подожди, – сказала я ему, хотя он и так ждал, онсидел смирно, и даже его волосы, обычно взъерошенные, улеглись. Он закрылглаза, и мне стало легче. Мне было легче не отражаться в них. Я аккуратнорасстегнула пуговицы, не пропустив ни одной. И, уже не сдерживаясь, распахнуларубаху.

И ничего не увидела.

Его грудь была абсолютно чистой. Ни родимого пятна, нитатуировки в виде черепахи. Его грудь была восхитительно чистой, девственночистой, я и подумать не могла, что его тело, которое казалось неуклюжим, будеттаким подтянутым. Сильный, выпуклый рельеф, неожиданно темные маленькие соски –и чистая грудь.

Никакой татуировки.

Я вдруг поняла, как близко подошла к краю пропасти. Я вдругпоняла, в какой угол чуть не загнала себя, в какую клетку. Я не увидела того,чего ожидала, – и испытала вдруг такое счастье, что не выдержала ирасплакалась.

Никогда еще я не плакала так сладко. Я прижималась к грудиАнтона… Он не предал меня, он оказался тем, кто был так нужен, так необходиммне. Я не могла остановиться – и плакала, плакала, плакала… Он не знал, чтоделать с моими слезами, он никак не мог объяснить их – и потому только молчасжимал мои плечи.

– Ну, успокойся… Все хорошо, все хорошо… Я с тобой, ятебя не оставлю, успокойся, пожалуйста, девочка, я прошу тебя… Прошу…

– Все в порядке. – Я наконец-то оторвалась от егогруди, хотя делать это мне хотелось меньше всего.

– Что с тобой? Господи, о чем я спрашиваю… Конечно же,я все понимаю, этот непрекращающийся кошмар вокруг… Но я рядом, слышишь. Ты сомной, и ничего страшного больше не случится.

– Да, да…

– Не плачь, ты разрываешь мне сердце.

– Все… Все в порядке. Я больше не плачу.

Я действительно перестала плакать и отстранилась от него. Онс трудом выпустил меня из своих объятий. Но выпустил. Он был деликатен. Дажеслишком деликатен, подумала я грустно.

– Поцелуй меня, пожалуйста, – попросила я и закрылаглаза.

Его поцелуй был нежен. Так нежно меня еще никто не целовал.Если сейчас я потеряю сознание… Но я не потеряла сознания. И с сожалениемоторвалась от его губ. И снова он не настаивал. Как жаль, что он не настаивал.Я взяла свою рубашку и молча оделась. Он не сказал ни слова. И только когда язастегнулась под самый подбородок, разжал губы.

– У меня сердце разрывается, – сказал он.

– У меня тоже.

– Поэтому… – Он не договорил, но я чувствовала, что онхотел сказать: поэтому ты не разрешаешь мне коснуться тебя, войти в тебя,остаться в тебе… Это было правдой и не правдой одновременно. Я должна, яобязана все ему рассказать. Я слишком устала хранить все это в себе.

– И поэтому. Но не только. Я должна кое-что теберассказать.

– Мне все равно. Что бы ты ни рассказала о себе. –Конечно же, этот милый увалень пошел по самому избитому мужскому пути. – Я небуду любить тебя меньше.

– Ты говоришь о любви?

– Да. Только об этом имеет смысл говорить.

– Я хочу быть с тобой. Но быть. Быть во всех смыслах.Не только спать, ты понимаешь? – Господи, неужели я говорю все это?..

– Я понимаю больше, чем ты… И тоже этого хочу.

– Ты милый.

– Нет. Это не правильное слово.

– Это хорошее слово, не обижайся…

– Я не обижаюсь. Я не хочу быть просто милым для тебя.

– Так не бывает. Так хорошо не бывает, – сказала я иснова потянулась к нему.

– Только так и бывает. Или должно быть. Ты… Ты небудешь со мной сейчас? Ты не будешь любить меня сейчас? Ты не позволишь мнелюбить тебя сейчас? – Он все-таки сорвался, ко всей своей нежности он еще оченьмужчина, черт возьми…

– Не нужно. Не говори об этом.

– Хорошо. Тогда…

– Я должна рассказать тебе. Я хотела, чтобы ты снялрубашку. Я хотела видеть тебя… Нет, не так. Я хотела видеть твое тело. Я дажемогла не касаться его. Я просто хотела его видеть.

– Почему?

И я рассказала ему все. Ни разу не сбившись и незапутавшись. Все с самого начала, и о подслушанном мною ночном разговорестарпома с неизвестным убийцей – тоже. И о папке Митько. И о смерти Мухи,которая представала теперь совсем в другом свете. И о татуировке, и о счастливоспасенном Калью Тамме. Только о письме я не сказала ему ничего: не нужно, чтобыон волновался из-за меня. Когда я закончила и подняла голову, то увидела егоглаза, полные неожиданного гнева.

– Ты… Ты могла подумать, что это я убивал? – На секундумне показалось, что он ударит меня. – Как ты могла подумать это?

Действительно, как я могла подумать это. Сейчас сама мысль отом, что Антон хоть как-то причастен к убийствам, казалась мне абсурдной иподлой. Почему вдруг я решила? Он сказал мне слова, которые были написаны впослании убийцы. Но ведь ему я не сказала о записке. Поэтому сейчас всевыглядит довольно нелепо.