– Помнишь те времена, когда ты был еще мальчиком и жилздесь? – спросила она. – Когда ты умолял отпустить тебя вмонастырскую школу. Помнишь, чему учили тебя братья? Помнишь молитвы ипеснопения, часы, проведенные за работой в библиотеке, и часы, проведенные зауединенной молитвой в часовне?

– Конечно помню. – К глазам опять подступилислезы. Я так живо представил себе монастырскую библиотеку, монахов, которыеучили меня и верили, что я могу стать священником. Я увидел холодную маленькуюкелью с деревянной койкой; здание монастыря и окутанный розовой тенью сад.Господи, я не хотел сейчас думать о тех временах! Но есть вещи, которые незабываются.

– Помнишь то утро, когда ты пошел в часовню, –продолжала она, – встал на колени на голый мраморный пол, скрестил руки исказал Богу, что сделаешь все, что угодно, лишь бы он помог тебе стать хорошим?

– Да, хорошим… – Теперь уже в моем голосепоявилась нотка горечи.

– Ты сказал, что готов пройти через мученичество иневыразимые пытки, если только они дадут тебе возможность стать хорошим.

– Да, помню. – Я увидел старых святых; услышалгимны, которые разбили мне сердце. Я вспомнил то утро, когда мои братьяявились, чтобы забрать меня домой, а я на коленях умолял их позволить мнеостаться.

– А потом, когда ты уже лишился невинности и отправилсяв Париж, ты стремился к тому же; танцуя и распевая песни для бульварной толпы,ты хотел делать что-то хорошее.

– Так и было, – сказал я. – Доставлять имрадость означало творить добро, и мне это удавалось.

– Да, радость, – прошептала она.

– Я так и не смог объяснить Николя – ты знаешь, что онбыл моим другом, – почему так важно… верить в концепцию добра, даже еслимы придумываем ее сами. Но ведь на самом деле мы ее не выдумываем – онасуществует, правда?

– О да, существует. Существует, потому что мы ееизобрели.

Меня охватила грусть. Я не мог вымолвить ни слова. Ясмотрел, как падает снег. Я сжал ее руку и почувствовал, что она целует меня вщеку.

– Ты был рожден для меня, мой принц, – сказалаона. – Ты преодолел все испытания и закалился. Твой приход в спальнюматери в стремлении увлечь ее в мир бессмертных был лишь предзнаменованиеммоего пробуждения. Я твоя истинная Мать, Мать, которая никогда тебя неотвергнет, я тоже умерла и возродилась. Все религии мира воспевают нас с тобой,мой принц.

– Но почему? – спросил я. – Разве такоевозможно?

– Но ведь ты и сам знаешь. Знаешь! – Она забрала уменя шпагу и медленно осмотрела старый ремень, проведя им по ладони правойруки. Потом бросила шпагу в ржавую кучу – последние останки моей смертнойжизни. И, словно подхваченные ветром, все эти вещи постепенно разлетелись позаснеженному полу, пока не исчезли совсем.

– Отбрось прежние иллюзии, – сказала она. –Свои сдерживающие факторы. В них теперь не больше пользы, чем в этом староморужии. Вдвоем мы превратим мифы в реальность.

Меня пронзил холод, мрачный холод недоверия и смятения; ноее красота помогла мне справиться с ним.

– Стоя на коленях в часовне, ты хотел бытьсвятым, – сказала она. – Теперь же ты станешь богом. Вместе со мной.

С моих губ готовы были сорваться слова протеста. Мне былострашно. Я весь был во власти мрачных предчувствий. Что имела она в виду?

Но тут я почувствовал, что она обхватила меня рукой, исквозь разбитую крышу мы взмыли вверх, поднялись высоко над башей. Яростныйветер врезался в веки. Я повернулся к ней, правой рукой обнял ее за талию иположил голову ей на плечо.

Ее тихий голос шепнул мне, что нужно спать. Пройдут часы,прежде чем в той стране, куда мы направляемся – на месте первого урока, –сядет солнце.

Урока? Я прижался к ней и внезапно опять заплакал – яплакал, потому что заблудился и мне больше не у кого было искать помощи изащиты. И я был в ужасе от того, что она может у меня попросить.

Встреча состоялась на краю леса. В изорванной одежде, сослезящимися от ветра глазами они вышли на поляну. Пандора стояла справа отМариуса, Сантино – слева. Из дома на другой стороне поляны показаласьдолговязая фигура Маэла и едва ли не вприпрыжку помчалась к ним по скошеннойтраве.

Он молча обнял Мариуса.

– Старый друг, – сказал Мариус. Но его голосу нехватало жизни, а взгляд, обращенный мимо Маэла на освещенные окна, был пустым.Он почувствовал, что за зданием с остроконечной двускатной крышей скрываетсяпросторное тайное жилище внутри горы.

И что ждет его там? Что ждет их всех? Если бы только у негоосталось хоть немного мужества; если бы он мог вновь обрести хоть мельчайшуючастицу собственной души.

– Я устал, – сказал он Маэлу. – Путешествиеотняло у меня все силы. Дай мне отдохнуть здесь еще немного. Потом я приду.

Мариус не презирал способность летать, как Пандора, и тем неменее полет неизбежно вызывал внутреннее опустошение. А в эту ночь он оказалсякак никогда безоружным и слабым. Вот почему сейчас ему было необходимо почувствоватьземлю под ногами, вдохнуть запахи леса и спокойно, без помех, изучить дом.Ветер спутал его волосы, все еще кое-где испачканные засохшей кровью. Простыесерые шерстяные брюки и куртка, найденные среди руин дома, едва ли могли помочьему согреться. Он плотнее закутался в тяжелый черный плащ – не потому, что тактребовалось в эту ночь, просто он никак не мог согреться и прийти в себя последолгого пребывания на ветру.

Видимо, Маэлу не понравились его колебания, но он смирился.Он подозрительно взглянул на Пандору, которой никогда не доверял, а потом соткрытой враждебностью уставился на Сантино, приводящего в порядок черныеодеяния и расчесывавшего превосходные, аккуратно подстриженные волосы. Насекунду их глаза встретились, Сантино злобно ощерился, а Маэл отвернулся.

Мариус не двигался – он прислушивался, размышлял. Ончувствовал, как исцелились последние раны; его даже изумило, что он снова цел.Как смертные должны смириться с тем, что с годами они стареют и слабеют, такбессмертные должны осознавать, что они становятся сильнее, чем могут себепредставить. Но сейчас одна только мысль об этом выводила его из себя.

И часа не прошло с тех пор, как Сантино и Пандора помоглиему выбраться из ледяной ямы, а теперь можно подумать, что ничего этого небыло, что он не пролежал там, раздавленный и беспомощный, десять ночей,осаждаемый кошмарными снами о близнецах. Но теперь уже ничто не будет, какраньше.