Прежде чем ответить, она надолго задумалась, устремив взглядкуда-то вдаль и словно не видя тех, кто стоял сейчас рядом.

Сантино испытывал ужас перед этой женщиной, хотя прекрасноее знал. И Маэл тоже ее боялся, хотя, вероятно, несколько меньше. Казалосьдаже, что Маэл любил ее и по-своему, раболепно, был к ней привязан. Чтокасается Пандоры, то она просто насторожилась. Она придвинулась к Мариусу,словно в любой ситуации хотела быть возле него, что бы он ни собирался сделать.

– Да, я о тебе знала, – внезапно заговорилаженщина на современном английском. Но голос ее определенно был голосом одной изсестер – слепой, которая выкрикивала имя немой Мекаре, когда разъяренная толпазапирала их обеих в каменные гробы.

«Наши голоса не меняются», – подумал Мариус.

Когда она заговорила снова, в по-прежнему молодом и красивомголосе звучала сдержанная мягкость.

– Стоило мне прийти, и я могла бы уничтожить твой храм.Я могла бы захоронить царя и царицу в морской пучине. Я могла бы дажеуничтожить их и таким образом уничтожить нас всех. А этого мне делать нехотелось. Поэтому я просто оставила все как есть. А чего ты мог ожидать отменя? Я не могла снять это бремя с твоих плеч. Я не могла тебе помочь. Вот и непришла.

Он ожидал услышать нечто гораздо худшее. Это создание моглодаже нравиться. С другой стороны, это лишь начало. А ее ответ правдив не доконца.

– Нет? – спросила она. На ее лице появились едвазаметные морщинки – свидетельства того, что когда-то она была человеком. –А какова же, по-твоему, правда? Что я ничего не была тебе должна, что отнюдь необязана была сообщать тебе о своем существовании и что с твоей стороны дерзкопредполагать, будто мне следовало тебе открыться? Я видела тысячи таких, какты. Мне известно, когда вы появляетесь и когда вы погибаете. Но что мне за делодо всех вас? Мы собрались вместе по необходимости. Мы в опасности. Все намподобные на свете в опасности! И возможно, когда все закончится, мы станемлюбить и уважать друг друга. А возможно, и нет. Может случиться и так, что неостанется никого из нас.

– Может, – тихо сказал он и не смог сдержатьулыбку. Она была права. И ему нравилась жесткая манера ее разговора.

По своему опыту он знал, что все бессмертные отмеченыпечатью той эпохи, когда они родились. Значит, это правда даже в отношениистоль древней женщины, в чьих словах, несмотря на мягкий тембр голоса, сквозиладикарская простота.

– Я совершенно растерян, – неуверенно произнесон. – Я пережил случившееся тяжелее, чем следовало. Мое тело в порядке, ноэто старый трюк. – Он усмехнулся. – Однако я не могу разобраться всвоем новом взгляде на вещи. В душе моей только горечь, абсолютный… – Онзапнулся.

– Абсолютный мрак, – закончила она.

– Ты права. Никогда еще наше существование не казалосьтаким бессмысленным. Я говорю не только о нас. Я говорю, выражаясь твоимисловами, – о всех нам подобных на свете. Это смешно, не так ли? Сознание –это же смешно!

– Нет, – сказала она. – Это не так.

– Я с тобой не согласен. Ты решила меня опекать? Скажи,сколько лет ты прожила до того, как я родился? Сколько ты знаешь того, чего незнаю я? – Он опять вспомнил свое заточение, жгучие уколы льда, боль,простреливающую руки и ноги. Он подумал о голосах бессмертных, ответивших наего зов; о тех, кто спешил к нему на помощь, но один за другим попадал подвоспламеняющие удары Акаши. Он не видел, как они погибали, но он слышал ихпредсмертные крики! И что означали для него сны – видения о близнецах?

Неожиданно она обеими ладонями слегка сжала его правую руку.Ему показалось, что рука попала в пасть какого-то механизма. И хотя Мариуспроизводил точно такое же впечатление на тех, кто был моложе его, ему самомуеще не доводилось ощутить столь подавляющую силу.

– Мариус, ты нам нужен, – тепло сказала она, и вжелтом свете, лившемся из распахнутой за ее спиной двери и окон, на секундублеснули ее глаза.

– Бога ради, зачем?

– Ладно, хватит шуток, – ответила она. –Проходи в дом. Нам нужно поговорить, пока еще есть время.

– О чем? – настаивал он. – О том, почему Матьдаровала нам жизнь? Мне известен ответ на этот вопрос. И он не вызывает у меняничего, кроме смеха. Тебя она, очевидно, убить не может, а нас… нас пощадилипотому, что так хочет Лестат. Ты ведь знаешь об этом, не так ли? Две тысячи летя заботился о ней, защищал ее, боготворил, а теперь она пощадила меня из любвик двухсотлетнему юнцу по имени Лестат!

– Я бы на твоем месте не заявлял об этом стольуверенно! – вмешался в их разговор Сантино.

– Да, – согласилась женщина. – У нее есть идругие причины. Но нам нужно многое обдумать…

– Я знаю, что ты права, – сказал он. – Но уменя уже не хватает душевных сил. Видишь ли, мои иллюзии разбиты, а я даже неподозревал, что это иллюзии. Я-то думал, что набрался такой мудрости! Это былглавный источник моей гордости. Я был рядом с вечным! А потом, когда я увидел,что она встала на ноги, я понял, что сбылись все мои потаенные надежды и мечты.Она была живая! Живая! А я играл роль служителя, раба, вечного хранителягробницы…

Но разве может он выразить и объяснить все словами?Достаточно вспомнить ее злобную усмешку, издевательский тон, обрушившийся лед…А потом – холодная тьма и близнецы… Ах да, близнецы! Они тоже имеютпервостепенное значение. И внезапно его осенило, что сон в некотором родеоколдовал его. Следовало уже давно выяснить о нем все. Он взглянул на нее, иему внезапно показалось, что сон окутал ее, увлек в те суровые времена. Онувидел солнце; увидел труп матери; увидел близнецов, склонившихся над телом.Столько вопросов…

– Но какое отношение к этой катастрофе имеютсны? – Тон его неожиданно стал требовательным. Перед лицом этихнескончаемых снов он чувствовал себя совершенно беззащитным.

Женщина долго смотрела на него, прежде, чем ответить:

– Я расскажу тебе об этом все, что знаю. Но ты долженуспокоиться. Такое впечатление, что к тебе вернулась молодость. Что это, должнобыть, за проклятие!

Он засмеялся.

– Я никогда не был молод. Но что ты имела в виду?

– Ты слишком возбужден и чересчур много говоришь. А мненечем тебя утешить.

– А утешила бы, будь у тебя такая возможность?

– Да.

Он тихо усмехнулся.